Корзина спелой вишни

И хотя Башир, как и многие сыновья, редко виделся с матерью и даже не часто вспоминал о ней, все же сознание, что она есть, что она по-прежнему живет там, где осталось его детство, в маленьком домике за каменным забором, в чистом краю, окруженном горами, и уверенность, что так будет всегда, что иначе и быть не может, — это сознание делало его сильным и уверенным.

Теперь он остался один на один с жизнью.

Башир огляделся. Он узнал ту большую комнату, где в зимние морозные вечера они спали у очага на полу. Теперь пол был выстлан новыми досками. Над диваном домотканый яркий ковер. У стены трехстворчатый шифоньер.

Башир шагнул в другую комнату, и рука его нащупала выключатель за дверью. Резко ударил в глаза свет. Эта комната была совсем маленькой. Терпкий запах лекарств пропитал ее насквозь, хотя окно было открыто. Напротив окна у стены стояла высокая кровать с никелированными спинками. Пышно вздымалась в изголовье гора пуховых подушек.

«Наверное, здесь…» — подумал Башир и, сдерживая дрожь, подошел к кровати. Возле нее на столике стоял сундучок. Это был тот самый сундучок-шкатулка, который в детстве так притягивал Башира. Повернув точеный ключик, он, бывало, открывал чугунную крышку и, сдерживая дыхание, заглядывал внутрь. Чего там только не было, в этом мамином сундучке: и бусы, и четки, и пуговицы. Глаза разбегались. Нетерпеливо зачерпывал он руками все это богатство и рассыпал на столе. Зимними вечерами при свете чираха эти дешевые бусы, эти сломанные пуговицы вспыхивали, как сокровища Аладдина.

И сейчас, как тогда, Башир с волнением повернул ключ, откинул крышку. Но в сундучке не было ни четок, ни бус. Только пачка писем, перетянутых резинкой. Разочарованный, он уже хотел захлопнуть крышку, как внимание его привлек адрес на конверте. Кто бы это мог писать матери? И не об этих ли письмах они говорили?

Он вытянул из пачки один конверт. В нем оказался корешок от денежного перевода и письмо. Корешок Башир узнал сразу: ведь он сам заполнял бланк, отправляя матери деньги. А вот письмо?..

«Бесконечно дорогой мой человек, родная моя мама, — писал кто-то от его, Башира, имени, словно у него был двойник. — Прости, что я не могу приехать. Дел очень много. Но я все время думаю о тебе. И не бывает минуты, чтобы я не вспоминал тебя и наш аул. Помнишь, мама, тот вечер, когда наша корова не вернулась из стада. И мы с тобой пошли ее искать. Мы заглядывали в каждую пещеру, но ее нигде не было. Потом я устал и больше не мог идти, и ты несла меня на спине. Мы так долго искали корову, что заблудились. Я совсем замерз. А ты прижала меня к большому дереву и заслонила меня собой. Всю ночь ты согревала меня. А утром в ущелье Чандыкала мы нашли рожки да ножки от нашей коровы: ее задрали волки. Помнишь, мама, как я плакал по нашей Белоголовой. А ты ушла куда-то, оставив меня у дяди Мустафы. Вернулась ты только через три дня и привела другую корову, но тоже с белой звездочкой на лбу. После я узнал, что ты продала свое золотое кольцо и серьги — подарок отца к свадьбе. Помнишь, мама, я тогда сказал, что, когда вырасту, обязательно куплю тебе и серьги и кольцо еще лучше прежних. Дорогая мама, посылаю тебе деньги. Купи себе на них кольцо с таким же розовым камушком и серьги с дрожащими листочками.

Целую тебя крепко. Твой любящий сын Башир».

…Мама, ты не все написала. Помнишь, когда ты вернулась, твои ноги были в кровавых подтеках и вся ты была исцарапана. Это потому, что корова тащила тебя за собой обратно, пытаясь вернуться к своим прежним хозяевам.

А утром на дворе, залитом солнцем, я стоял возле тебя, пока ты доила корову, и потом в мою подставленную кружку, пенясь, текло молоко. Почему все плохое доставалось тебе, а мне — только хорошее?