Корзина спелой вишни

— Скажите пожалуйста, уполномочил сестру говорить за него комплименты. Что у него, язык отнялся, что ли, — пробурчал Гаирбек, когда они отошли. Видимо, этот инцидент окончательно испортил Гаирбеку настроение… Все второе отделение он просидел насупившись и на Загидат не смотрел. Даже когда их локти коснулись друг друга на бархатном подлокотнике кресла, Гаирбек тотчас отдернул руку. Стена отчуждения все росла и росла.

На обратном пути от театра до общежития оба молчали. И только у подъезда, когда Загидат протянула ему руку и пожелала спокойной ночи, Гаирбек мрачно проговорил:

— Почему ты обманываешь меня?

— Как это обманываю? — вспыхнула Загидат.

— Ты же мне сказала, что это его жена.

— А-а, ты о Кебедовых. Да я так думала.

— И что же, часто ты бываешь у них? — не отставал Гаирбек.

— В день по два раза, — рассердилась Загидат. — А вообще, с какой стати ты меня допрашиваешь… — И, резко повернувшись, она скрылась в подъезде. И Гаирбек не окликнул ее.

В общежитии девушки засыпали ее вопросами: «Ну как? Ты произвела впечатление? А «Лезгинка» понравилась? А хорошо было видно? А что Гаирбек?»

— Все было чудесно! — грустно ответила Загидат и погасила свет.

Хотя Загидат очень боялась огорчить Гаирбека перед соревнованиями, все же это случилось: они поссорились.

Загидат, ярая болельщица за честь института, сидя на стадионе, чувствовала себя почти преступницей. Она кляла себя за то, что не сдержалась, нагрубила Гаирбеку, вместо того чтобы поднять ему настроение. Злилась на Кебедовых, появившихся так некстати. Ее напряжение достигло высшего предела, когда на ринг вышел Гаирбек. На этом ринге, зажатом, как тисками, огромным кольцом возбужденных зрителей, он показался ей маленьким и растерянным, и Загидат захлестнула жалость.

Судья дал свисток, Гаирбек двинулся на своего противника, а Загидат не выдержала и закрыла глаза.

Лишь аплодисменты, словно грохотом обрушившиеся, заставили ее поднять голову и взглянуть на ринг. Гаирбек, красный, всклокоченный, поднимал цветы, сыпавшиеся на него со всех сторон.

— Урра! — закричала Загидат, начисто забыв о намерении скрыть от Гаирбека свое присутствие.

Загидат была счастлива, что Гаирбек отстоял честь института. Но странно — ее нежность к нему тотчас же испарилась, как облачко. Он стал для нее прежним Гаирбеком: самоуверенным, обидчивым, ревнивым и далее несколько самовлюбленным.

После соревнования он пробрался к ней сквозь толпу:

— Загидат… ты?! А я думал, не придешь.

— Как же я могла не прийти… это же наш институт.

Гаирбек понял ее правильно.

— Только поэтому? — сказал он с плохо скрытой обидой. И, решив, что Загидат сердится на него за тот вечер, добавил: — Ты меня прости, я вел себя по-дурацки…

— Не надо об этом. Ведь сегодня такой день! Тебя теперь, наверное, в Болгарию пошлют на соревнования.

— У меня есть вопросы поважнее, — и Гаирбек многозначительно вздохнул.

Загидат задумалась, не зная, что сказать. Ее спасли девушки. Налетев вихрем, они обступили Гаирбека: «Ах, вот он где! Чемпион! Качать чемпиона!» Воспользовавшись суматохой, Загидат выскользнула на улицу. Мягкое тепло охватило ее. Во всем — в опьяняющем воздухе, в смехе детворы, в походке прохожих уже чувствовалось приближение весны. Загидат зашла в сквер, и мокрые черные деревья оглушили ее щебетом птиц. У входа толпился народ. Старуха в горском платке продавала фиалки. У ног ее стояла корзина, прикрытая сверху мешковиной. Цветы буквально рвали у нее из рук, она едва успевала совать за пазуху смятые рубли да вытаскивать из корзины крохотные букетики.

Загидат хотела пройти мимо. Выросшая в горах, где цветы, как и трава, идут на корм овцам, она не умела ценить их. И даже вообще не понимала, как это можно платить деньги за цветы, которые выросли сами по себе.

Вдруг кто-то нежно, но сильно взял ее за локоть. Загидат обернулась. Рядом стоял чеканщик и протягивал ей букетик фиалок, заключенных в зеленое кольцо листьев.

— Мне? — смутилась Загидат. — Почему?

Никто никогда не дарил ей цветов. Это были первые. И она неловко поднесла их к лицу, вдыхая едва уловимый, забытый, нежный аромат весенних гор.

А потом они шли под черными деревьями, мимо мокрых скамеек, неуклюже осевших в рыхлый, посеревший снег, мимо голубых детских колясок под таким же голубым небом, мимо мужчин, пристроившихся на этих скамейках со своим неизменным домино, мимо юных парочек, мимо газетных стендов. И молчали.

«Какой стеснительный», — с нежностью подумала Загидат, когда, проводив ее до общежития, он так же молча пожал ей руку.

Она поставила фиалки в стакан и долго смотрела на них, представляя его лицо: широко расставленные, удивленные глаза, которые улыбались прежде, чем губы. Он не был похож ни на одного человека из тех, кого встречала она в жизни.