Корзина спелой вишни

Но стоило ее Герею появиться на пороге, как решимость покидала ее. Разве этот юноша с ясной открытой улыбкой, с шершавыми от камня и земли руками похож на убийцу? Разве возможно, чтобы эти его руки, привыкшие строить красивые и удобные жилища, омылись в крови? Нет, не хватило у нее смелости послать сына на убийство… Но темные слухи, порочащие его, ползли по аулу, и в каждом доме Умукусум встречали с презрением. И только один Герей, занятый постройкой дома, погруженный в свою работу, ничего не замечал.

Как-то теплым и светлым вечером, когда весь аул был залит лунным светом и на каждом крыльце или размельчали кукурузу, или ткали ковер, или мяли шкуры, Герей, усталый, но довольный, подходил к своему дому. Наконец-то он закончил работу в ауле Урги. У ворот соседки Мугуржат он остановился, и вся кровь прилила к щекам. В ушах зазвенело. Он словно увидел со стороны свое лицо, пылающее нестерпимым стыдом.

— Кто же пойдет замуж за труса, который даже не пытается убить своего кровника, — говорила Мугуржат.

— А вот я бы отдала свою дочь за него, будь у меня дочь. Как же это получается, выходит, за убийцу можно, а если он не хочет быть убийцей, то нельзя, — возражала вторая соседка.

— Не знаю, какому твоему слову верить, — проворчала Мугуржат, — утром у родника ты говорила другое.

Герей не помнил, как очутился дома. Он сразу прошел в комнату отца. Ее так называли до сих пор, и все в ней стояло нетронутым, потому что сын, не рассчитавшись с врагом, не имел права ложиться на постель отца и даже садиться на его стул. Герей сорвал со стены кинжал и, чтобы не объясняться с матерью, выпрыгнул из окна. И снова он зашагал по улице. Только вместо молотка и мастерка в руке его был кинжал.

Ударом ноги он открыл первую попавшуюся дверь — это был дом пастуха.

— Скажи мне, отец, — обратился к нему Герей, — кто мой враг и где он живет? А то моя мать скрывает от меня.

— Давно бы так, сынок, — одобрил его пастух. — Нельзя позорить свой аул. Обычаи надо уважать и охранять. Пойдем, я тебя доведу…

— Нет, я сам, — воскликнул Герей, думая, что пастух хочет помочь ему.

— Конечно, сам. Я только укажу тебе дом и вернусь.

К удивлению Герея, это оказался один из тех трех аулов, мимо которых он проходил каждый день, направляясь в Урги. Он запомнился Герею особенно хорошо, потому что здесь на делянке он увидел девушку в пестром ситцевом платье.

— Вот его дом, — шепотом сказал пастух. — Жди здесь, на рассвете он пойдет в мечеть.

И Герей оказался возле маленькой старой сакли, сжатой с двух сторон такими же убогими саклями. Пастух ушел, а Герей, перепрыгнув через забор, сел под лестницей. И в доме и вокруг была гробовая тишина. «Спит и не знает, что это его последний сон», — подумал Герей. Ему так не терпелось расправиться с кровником, что никакой жалости не было сейчас в его сердце, а был лишь стыд, что не сделал этого раньше. И зачем только он слушал мать? Он вспомнил лицо девушки, разбивающей комки, и ему стало еще более стыдно. Теперь он понял, почему она так неприветливо и даже грубо разговаривала с ним.

Звонкий, протяжный крик петуха заставил Герея вздрогнуть и насторожиться. Вскоре дверь сакли отворилась, и оттуда, согнувшись, чтобы не удариться о притолоку, вышел человек. На плечи его была наброшена лохматая шуба. Герей не видел его лица, да и зачем ему нужно было видеть? Он крепче сжал в руке кинжал и… одним прыжком очутился возле мужчины. Но враг, услышав шум шагов, вскрикнул от неожиданности и уронил кувшин. И в тот же момент между ними бросилась девушка. Раскинув руки, она пыталась развести мужчин. «Не надо, не надо», — шептала она. Герей растерялся. В этой бледной, дрожащей девушке с распущенными до колен черными косами он узнал ту, ту самую певунью. Только сейчас в глазах ее было не презрение, а мольба.

— Макаржа, уйди, — отстранил ее старик. — Пусть он убьет меня. Он должен так поступить. Спасибо, что не сделал этого раньше.

И Герей узнал в нем того беспомощного пахаря.

— Нет, нет, пусть лучше меня, — и девушка в отчаянии потянула Герея за руку.

— Посмотри! — она распахнула дверь, и он увидел груду лохмотьев на полу. Восемь расширенных от ужаса детских глаз молча смотрели на него. Герей отпрянул, и клинок выпал из его рук.

Но пахарь снова отстранил дочь:

— Его безвинный отец погиб от моей руки. А теперь из-за меня этот парень не может жениться. — И добавил виновато, обращаясь к Герею: — Макаржа не знает обычаев твоего аула. Пойдем, я давно ждал тебя.

— Но разве его отец вернется с того света, если сын убьет тебя?.. А жениться? — Девушка помолчала, что-то соображая. — Жениться он может хоть сейчас. Хочешь, скажу тебе свое имя? — в голосе ее звучала мольба.

— Да я знаю, тебя звать Макаржа! — улыбнулся Герей.

— Да, да, ты угадал, — обрадовалась девушка и беспокойно взглянула на отца.

Пахарь вздрогнул. Сейчас в его глазах было больше страха, чем перед обнаженным клинком. И в его ауле были свои обычаи. Один такой: если девушка говорит парню свое имя, значит, она дает согласие выйти за него замуж. Если же он сам догадается, то она обязана стать его женой.