Корзно

Сам я идти не могу: накопилось множество спешных дел. И не только... "шведский памятник" в Саксине. Две недели мне отсюда не разгрестись. А Даньслав ждать не будет.

Я - князь. Но я уйти не могу. Аким Рябина - смоленский боярин. Но он для такого дела не годен. Да и другая задача для него есть.

- Главным быть тебе. Ты единственный во Всеволжске боярич.

- Э... но ты ж можешь ныне и сам шапки давать?

- Могу. И буду. После вашего возвращения. Пока такое - новизна. Которая ничего, кроме раздражения, у местных не вызовет.

Тема... скользкая. Ольбег - не боярин, ни один князь ему шапки не давал. Он не боярский сын - его отец, убиенный мною Храбрит, боярство получить не успел. Ольбег - боярский внук. Возможно, такие личности попадали в категорию "дети боярские". В 16-17 в. в русских документах постоянно: "дети боярские и дворяне". Пока ни той, ни другой социальной группы нет. У парня... несколько плавающий статус. Но у других нет и этого.

- Запомни: проверять тебя на прогиб будут все. Но если с другими моими людьми такая проверка будет всегда идти до крови, до смерти обидчика, а в обидчиках будет каждый встречный-поперечный, то у тебя есть надежда... не всякое встречалово в убивало перевести. Напыжишься и скажешь гонорово: я - боярич. Глядишь, дурни ошалеют и разговаривать начнут. И, как не крути, ты мне племяш. Хоть и не родной. Но "Зверь Лютый" тебе девять лет вуем был. И любому за тебя хрип перервёт. Собеседники твои... или наперёд поймут, или ты им объясняешь. Вежливо. Но гнуться, хоть перед кем, не смей.

Тяжело парню будет. Недо-боярич перед важными родовитыми вельможами, мальчишка безбородый перед мужами добрыми, умудрёнными, славами осиянными... Неважно. На нем мой казённый кафтан турмана (взводного). И этого достаточно, чтобы любая шмикельдявка боярского, духовного или подлого происхождения - перед ним первым кланялась.

На третий день с рассветом "Кон-Тики" отвалил от пристани. Ушкуи вытащили расшиву из ветровой тени Дятловых гор, синий парус с восходящим солнцем, наполнился и, постепенно разгоняясь, таща за собой подцепившиеся ушкуи, пошёл вверх по Волге.

Вернувшись с проводов, с пристани, повстречал поджидающих меня Акима с Артемием.

- Ну что, Иване, уже и детей на бой посылаем? Сами, значит, негожи стали, ослабели, одряхлели.

- Да, Артемий, посылаем. Только не детей. Ребёнки-то сопливые - выросли, им мужами добрыми становится пора. А для того - дела славные делать.

Артемий прав: впервые в дело идёт не команда собранная мною, а команда выращенная. Почти все пришли ко мне детьми. Росли возле меня, на моём корме, в моём дому, с моим поучением. Прямо хоть молиться начинай: будь благословен ты, Ванька, в детях своих, в иванычах.

Тревожно. Нет, просто страшно. Что эти ребятишки... как-то по глупости, по неопытности... так-то они, конечно, выучены, но соломки-то везде не подстелишь, мамкиным подолом не закроешь.

Артемий их всех учил. Душу свою вкладывал. Пожалуй, и поболее меня. А теперь их... не дай бог... раков в том озере кормить...

- Ишь, раскудахтался. Будто наседка над цыплёнком. Ты ж их хорошо учил? Ну и всё, вылетели ясны соколы из гнезда, порасправили крылья, взвились высоко, с уток-селезней пух повыбить.

Мда. Из новгородских ушкуйников такие кряквы, что орлов сшибают. Аким по жизни подобное не раз переживал. Тоже учил молодёжь, ставил в строй. Потом - хоронил. Свой опыт есть - вот и хорохорится.

Артемий ушёл, и я взялся за Акима.

- Опять, Аким Яныч, та же забота. Кроме тебя - некому. В Саксин идти.

- Во-от! Как забота - так Аким Яныч. А то возгордился. Я - Долгорукого сын! Боголюбскому брат! Корзно одел и глядеть не хочешь! Я - князь, я - князь... Тьфу.

- Дед, а дед, а ведь я такого не говорил.

- И чё? Ну, не говорил. А ведь думал! По морде видать. А ведь я тебя... думал - ты мне... ну, сына в тебе видел... а ты... не мой. И хто я тебе? А не хто... Так, слуга. Дурной да дряхлый.

- Аким Яныч, ты лазаря-то не тяни. От тебя такое - не поверю. Да и по делу: ты мне - всё. Поилец, кормилец, уму-разуму научалец. А как ты мне наконечники для стрел показывал да рассказывал? И таких дел - и не перечесть. Да и то сказать - "индо ладно" - твои слова, от тебя перенял.

Аким бурно переживал моё корзно.

То: "Ванька, сукин сын! Чё ты опять уелбантурил?!". То: "светлый князь Иван Юрьевич". Он очень расстраивался, что я оказался князем. А не его ублюдком. Прежде он гордился мною как сыном, теперь... Теперь есть, по моему суждению, основания гордиться как выучеником, воспитанником. Но ему непривычно, вот его и колбасит. Иной раз приходится и притормаживать, уговаривать вежливо.

И, конечно, рук его за меня в Елно сожжённых, я не забуду.

"Неблагодарность - тяжелейший из грехов".

Многогрешен я. Но не этим.

Забавно: а вот Яков... похоже, просто не поверил. Насчёт моей рюриковизны. И плевать, что сам Боголюбский(!) меня публично братом(!) признал. Один раз с глазу на глаз бросил:

- Корзно? - Ловок.

И всё.

- Ну ладно, Ваня. Э... что я так, по простому...? Не? Или тебе ныне только с поклонами да приседами?