Корзно

Отработав свои показания в суде, юноша забрал заработанное и, полный предвкушений счастливого, весёлого и обеспеченного будущего, отправился домой. В Вену, к товарищам-вагантам, к учителю Кюренбергу.

Не доучился студиозус, не вспомнилдавний стихотворный диалог:

- Эх, сеньор, ей-ей,

Лучше без скорбей!

Не люблю печали!

- Эх, Пейроль, ей-ей,

Хуже всех скорбей

Счастье без печали!

"Счастье без печали" в форме густого звона золотых монет превратило его в труп, плывущий по реке: зарезали сразу за Дунаем.

Ныне все тогдашние участники уже умерли. Так что, запиши, детка. Может, каким потомкам сгодится.

- Ну и как же ты эти годы прожила?

Несколько раскрасневшаяся от смущения и выпитого Фрося неопределённо дёрнула плечиком, очень мило закатила глаза:

- Как жила... Тихо. Ни с кем, кроме домашних слуг не говорила, никого не видала. В церковь да в светлицу. Думала уже и постриг принять, да как-то... сердце не лежит.

Протянул руку, сдёрнул слабо замотанную простынку, взял княжну за левую грудь.

- А что делает? Сердце-то? Коли не лежит? То забьётся, то заскачет?

Она ойкнула и отшатнулась, прикрывшись ладонями.

Продолжая нагло улыбаться ей в лицо, напомнил:

- Не забыла - зачем ты сюда пришла? - Ублажать падлу лысую. Меня. Давай, ублажай.

Мгновение она пребывала в неподвижности. Потом, не отрывая от меня остановившегося взгляда, придвинулась. Неловко, недалеко отведя руки. Неуверенно, готовая в любой момент к боли, готовая отшатнуться, вырываться, бежать от чего-то... страшного, стыдного, резкого, прикоснулась соском к моей ладони. Беззвучно ахнула, глубоко и резко вдохнув, когда мои пальцы осторожно тронули её кожу, погладили, пробежались, сжались...

- Не бойся. Радуйся. Наслаждайся. Твоё сердце - в моей руке. Ты вся - в лапах Зверя Лютого. Ничего ужаснее с тобой уже случиться не может. Худое - уже. Было. И прошло. То, что будет - не беда. Мелочи мелкие. Помять твоя, вот об этом, о прикосновении моём, о ласке - у тебя навсегда останется. В смертный час, перед господом душу свою исповедуя, вспомнишь и порадуешься. И Господь наш взглянет на тебя с улыбкой доброй. Ибо принимает людей моих к себе - с милостью и любовью. Дай-ка вторую.

Всё ещё чуть вздрагивая от ощущений и ожиданий, Фрося убрала руки за голову, ещё сильнее наклонилась ко мне, подставляя моим ладоням и другую грудь.

Да уж, такое богачество и караульным тулупом не скроешь.

Такая масса удовольствия! От прикосновения к чистой нежной белой коже, к красе женской, стремительно тяжелеющей, становящейся жаркой в моих руках. Не оторваться. Но надо.

- Агнешка, подай-ка мне торбочку с ленточками.

Экс-государыня, зачарованно взиравшая на наше с Фросей общение, ставшая, судя по её дыханию, по неосознаваемым движениям плеч, третьим участником нашего "диалога о прекрасном", встряхнула головой, с трудом прерывая столь "со-чувственное" состояние и метнулась к сложенным в углу вещам.

- Знаешь ли, Фрося, что это такое?

- Это... холопская гривна. У Агнешки такая же. Но... но ведь на Руси велено всех холопей и роб на волю отпустить?

- Умница. Верно говоришь. Нет более на "Святой Руси" рабов человечьих. А рабы и рабыни - есть. Божьи, например. Или мои. Как Агнешка, к примеру.

- А... А ты? Ты ж ведь не... ну...

- Нет. Я - не бог. И не ангел божий. Но и к людям здешним... Я - это я. Иван. Воевода Всеволжский. По прозванию "Зверь Лютый". Надень. Ошейник. Сама. Своей волей, своими руками.

Когда-то давно, в Пердуновке, по просьбе Трифены я провёл с ней подобный ритуал. Тогда, после её похищения проходящими купцами, после бездны паники, страха, отвращения к похитителям и радости освобождения, она просила меня о "самоликвидаторе", о "заклятии Пригоды", о смерти в случае повторения подобного.

Здесь душевное состояние иное. Да и сами они очень различны. Но я вижу сходное смешение высокой душевной организации, способности к воображению, будь то картинка южно-русского порубежья из "Слова" или "царство божье" у Трифы, с развитыми, "прокачанными" асконами, с хорошей телесной чувственностью. И застоявшейся депрессией, навязанной родственниками, общественными стереотипами.

Она хочет жить. Ярко, страстно, жарко. А ей повторяют: ты - дура, грязный, развратный кусок плоти. Твоё место в запечке. Не смотри, не разговаривай, не думай. И уж тем более - не делай. Молчание. Покаяние. Смирение. В будущем - ничего своего. Ни чувства, ни мысли. Не пнули, не обругали - счастье. Домучиться бы до смерти. Поскорей бы.