Косьбище

Чарджи странно дёрнул головой, выступил вперёд и, не поднимая глаз, не отнимая руки с эфеса сабли, произнёс:

– Я тебе более не слуга. Ты ночью меня обидел. Слова позорные мне говорил. Я — инал из рода ябгу, а не русский холоп. Терпеть этого не буду. Ты сам сказал: хочешь — уходи. Я решил — ухожу. От тебя. Всё.

Во дворе снова стало тихо. Народ остановился, скучковался и потихоньку начал обсуждать очередную потрясающую новость. В усиливающийся ропот снова ворвался звонкий голосок Любавы:

– А торк-то — трусоват.

Чарджи вскинулся как пружина заведённая. Одновременно и развернулся на звук, и выдернул, вскинул саблю. И… замер, глядя в голубые глаза этой маленькой сопливки.

– Чарджи! Стоять! Это — ребёнок! Твоя сабля в десять раз её старше! Неужели замараешь клинок?

Опять дрожит. Сабля у него в руке. Как сказал Талейран: «Штыки годятся для всего. Кроме одного: на них нельзя сидеть». Так и с саблей — «для всего». Но не для ответа ребёнку. Чарджи сумел остановиться. Убрал, попав с третьей попытки в ножны, саблю, посмотрел на Любаву своим фирменным «инальским» взглядом и сообщил:

– Я твою мать ял. Она — курва. Ты — курвина дочка. Подрастёшь — тоже курвой станешь. Я тебя тоже ять буду. Сурово. Засажу аж по самые гланды. Помни это, холопка, готовься.

Видеть как взрослый вооружённый молодой мужчина древнего и благородного рода выдаёт такие обещания девятилетней девочке… Хотя, она же не девочка — она холопка. «Орудие говорящее» женского рода мелкого размера. Сельскохозяйственный инвентарь с дополнительной репродуктивной функцией. Репродуцирования такого же сельскохозяйственного инвентаря.

Лицо у Любавы напряглось. Сейчас она как ответит… Торка потом только смерть остановит. Его собственная. Тут уж и мне пора вступить:

– Это вряд ли, Чарджи. Она — моя. А я своих людей не отдаю. Или — взыщу полной мерой. Ты готов умереть за ночь с ней?

Чарджи изумлённо переводил взгляд с меня на Любаву и обратно. Даже и рот открыл. Абсурд абсолютный маразматический запредельный. Сразу по пяти осям.

Какой-то лысый сопляк угрожает ему, иналу, прирождённому воину из рода потрясателей вселенной, смертью. За что? За гипотетические любовные игры с какой-то холопкой? Которая не только не женщина, но даже и не девушка ещё. Вообще — никто. И это притом что к нему бабы сами чуть не в очередь записываются. Всякие. И ему угрожают? Смертью за ночь с этим… «ничем», которое к такому делу попросту не пригодно? А и будет пригодно… это же лопух придорожный, платочком прикрытый! Да он таких с десяток в любой деревне взять может, и они, по его слову, на коленках бежать будут. Да ещё приплясывать от радости, что такому господину достались — молодому да пригожему. Песни петь будут. Отсюда до самого Торческа. А это… Это же даже не баба — мусор приусадебный с косичками.

Лучшее состояние конфликтного собеседника — состояние растерянности. Главное — не пропустить.

Самое страшное — потеря темпа. Кто сказал? — Сталин. Так вот, Сталин, поработаешь извозчиком: хватай вожжи и погоняй что есть мочи. Да ударение не перепутай!

– Всё. Всем разойтись. Ивашко — к коням. Пошли вещи собирать.

Но сборами заняться сразу не удалось. Сначала набежал мятельник. Прижал к стенке терема и шёпотом, брызжа слюной и междометиями, начал выражать свою крайнюю озабоченность:

– А как же Макуха?… А наш уговор? … Ты меня кинул! Обманул! За полцены майно выкупил, а сам…!!!

Пришлось ухватить мужика за ворот, подтянуть лицом к лицу, вытереть ему ротик воротником и ввести дозу успокоительного:

– Пришёл форс-мажор. Понял? Объясняю: сказанное — сделаю. Уговор — в силе. Сиди тихо и все будет абгемахт. Понял? Проще скажу: будешь дёргаться — не получится. Твоё дело — увести посторонних с усадьбы. Делай.

Кажется, мужик нашёл какой-то скрытый и глубокий смысл в моих словах. Или именно в «абгемахт»? Улыбаться хитренько начал. Ну и ладно: дело — делом, а связанные с этим эмоции — только наше собственное, сердечно-кишечное. Меньше тревожится — дольше здоровым будет.

Следом Ноготок подошёл, дождался пока Спирька убрался, и сообщил:

– Господине, у Чарджи серебра нет.

И молчит. Я сперва испугался, когда он подошёл: если ещё и Ноготок от меня уйдёт… Потом вскинулся: так я этому дезертиру ещё и денег должен?! Потом призадумался. Один из самых противных, по моему мнению, человеческих недостатков — неблагодарность. А Чарджи мне жизнь спас.

Пошли в избу свою. В одном углу торк сидит — своё барахло перебирает, в другом — Николай вещи складывает, через плечо косится, посередине Сухан столбом стоит. Ладно, достал Корькины нумизмы, начал на столе выкладывать.