Косьбище

Долбонлав отвёл к обычному крыльцу, но не стал открывать дверь, а повёл меня на задний двор. Здесь в затишье на скамеечке сидел Яков. Только глянул на мальчишку — тот испарился. Похлопал по скамейке рядом с собой — «садись». Сидим-молчим. Напротив нас тот самый турник, бревно нами поставленное, ещё тренажёр — столб с колесом наверху.

– На восток — не ходи. «Пауки» нынче злые.

– А куда идти-то?

– На север не ходи: что там, у волхвов — не понятно.

– Ну так подскажи — куда.

– На юг не ходи — смутно там как-то.

– Ну, я так и думал: пойду в Елно. На запад. Там город, может, какую службу найду. А то дальше двину. В Смоленск. А то — к Новгороду-Северскому. По Десне вниз — легко пойдём,

– Далеко не ходи.

– Это почему ещё? Что мне тут, в лесах гнездо вить?

– Далеко будешь — не дозовёмся. Ежели надумаешь у Перуна встать — передай привет от «Чёрного гридня».

И что это было? Это был, Ванюша, подарок. Тебе, дураку, клад открыли — куда идти, где остановится, что сказать. Да будь ты хоть трижды попаданцем семи пядей во лбу, а сообразить это невозможно. Это надо просто знать.

– Чарджи твой в услужение просится.

И молчит. Глаз скосил и снова наши… «деревянный тренажёрный зал» разглядывает. Я ухожу, а этот… инал здесь останется? Ну и что?

– Долгов нет. Ни — он мне, ни — я ему. Тебе решать.

– Не мне — владетелю. Всё, иди.

Только упаковались — зовут на поварню: «поешьте перед дорогой». Шум, суета: «это взял? А это увязал? А чего в том вьюке острое выпирает?…». Хлебаем супчик-трататуйчик, спешно, аж обжигаемся. За спиной Домна встала, а ей-то чего надо? Мнётся чего-то, то руки под передник, то дёрнется чего подать, то вздыхает невпопад.

– Спаси тебя бог, Домна. Варево твоё всегда вкусно было. Уж не знаю куда дорога заведёт, но тебя всегда добрым словом вспомянем. Ходу, мужики, коней выводить, вьюки грузить, в отсеках — осмотреться.

– Чего?

– Посмотреть — не забыли ли что. Давай бегом.

– Господине, а этого как? (Это — Домна. И показывает на внутреннюю дверь. У двери Хохрякович стоит, в переднике, голова в колпаке чистеньком, кланяется мне с дрожью)

– А и то, забыли. Он же холоп твой. (Это — Ивашко. Губы вытирает, меня просвещает). Слышь, дурень, собирай своё. Быстро. Будешь коней обихаживать, сучья для костра собирать. На походе кощею дело всегда найдётся. Я тя быстро походной науке научу. Ну, или сдохнешь. Баба твоя погрустит, да и замену найдёт. Ты главное-то дело сделал — трубу в ейной печке прочистил. А уж перед чьим поленом теперя ляжки раскидать — она и сама найдёт. Мужичков на усадьбе много — кто-нибудь да огуляет. Тёлочку-перестарочку. Гы-гы…

Интересное дело: Ивашко всегда к Домне был уважителен, за кормёжку благодарил, по мелочи и помочь мог. А тут вдруг такой текст. Или он взревновал? А, он просто уже «на походе». То он был один из рябиновских, местных, а теперь уже гридень, княжий. Воин думает иначе.

«Сеча грянет.
Ворон кружит.
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит».

Даже донские казаки из своих станиц уходили в поход не щадя соседского имущества, а уж эти русские янычары — княжьи гридни… И дело не только в «на войну ходить — буйну голову сложить».

Тут ещё отношение «дояра» к «дойным». А для княжьего все местные: бояре, смерды, челядь, холопы — стадо, отара. Хочу — зарежу, хочу — остригу, хочу — ногой пну. Мекнул-бекнул-кукарекнул? — На шашлык. И плевать Ивашке, что я даже не боярин — он уже в походе, уже не «земский».

И Домна это понимает и принимает. Ещё утром она бы за такие слова Ивашке миску на голову надела. А сейчас стоит — только вздрагивает, слово молвить опасается.

Как говаривал партайгеноссе Штирлиц: «Важно правильно начать разговор. Ещё важнее — правильно его закончить». От себя добавлю: а ещё важнее знать: какое оно — «правильно».

– Домна, парень остаётся при тебе. Помни, ты его в мужья взять обещала. Всё, мужики, ходу.

Солнце ещё не дошло до зенита, когда мы вывели лошадей из ворот усадьбы. Всё население старательно делало вид, что они как-то мимо по делу… Но высыпали все. Виноват, не все. Никого из семейства владетеля, ни Любавы, никого из «верных»… Ну и пофиг, уходя — уходи. «Будет день — будут песни». Только никто не знает какие: песни бывают подблюдные, а бывают заупокойные. Поживём — послушаем.

…

Вышли мы тогда из Рябиновки и пошли в Пердунову весь. Пять мужиков пешком и восемь лошадей гуськом. Лошадки нагружены… «до пера». Слышали, наверное, про пёрышко, которое сломало спину вьючному животному? Ну, вот только такого пёрышка и не было. Как быстро человек барахлом обрастает… Быстрее чем бородой.