Косьбище

Порядок следования тоже восстановлен: Ивашко — «первый среди последующих». До следующего местного идиотского ритуала с притопами, прихлопами и метриками мерения. Николай тут же отсыпал серебра. И когда успел приготовить? Ударили по рукам, Ивашко, ухватив бабёнку за плечо, тяжело поднялся… Но тут снова засуетился Кудряшок:

– Дык, обмыть же это надо. Торг-то наш. А то не получится. Ну, упадёт там, или не влезет. Удовольствия не будет. Сейчас по чуть-чуть. За удачу. Тута особая бражка есть, особо для особых случаев, духлявая, вымороженная. Такая забористая получилась. Сейчас я бабу в сарай отведу, тама сено свежее, мешки набьём, а ты, Ивашко подходи, а я там присмотрю, устрою всё чтоб чин-чином…

Он шустро слил всё из кружек назад в жбанчик, вытащил другой, ещё закрытый, плеснул по кружкам… «Ну, чтобы всем в радость». Царапнуло ухо «вымороженная бражка». После «отравительской веси»… Но запаха нет. Вроде, нормальная. Естественное брожение даёт продукт с содержанием спирта где-то около 12–14 «оборотов». Вот до этой границы укладываются всё «не креплённые». Вся Древняя история, да и большая часть Средневековья крутится в этих пределах. Исключение, похоже, одно — скифы. Они даже в относительно теплом Причерноморье вымораживали молодое вино. Градусность поднимется в полтора-два раза. Собственно говоря, именно этим «скифским вином» Одиссей и поил Полифема. Простым бы он циклопа не завалил — виноградное вино циклопы и сами делали. А так одноглазый мужик сначала не «ощутил разницы». А потом потерял остатки зрения от передоза в «плохой компании». Что и в моей России — сплошь и рядом.

Я уже потянулся к кружке — хоть губы помочить. На меня глядя сдвинулись и Сухан с Ивашкой. Но снова влез Николай. Ну неймётся мужику, горит у него. Горит в одном месте, а отдаёт в голову. Опять же, он сегодня хоть на миг, а почувствовал себя «вятшее» Ивашки. И рвётся это повторить-закрепить. Хоть на миллиметр, но приподнять свой статус. Хоть как, хоть даже и не понимая — чего он, собственно, вылезает.

– А почему это ты первый? Давай разыграем. Ну нет — так нет. А давай её как тогда в Смоленске. Сразу с двух сторон. А то ждать — мочи нет.

– А давай. А она-то гожая? Вытерпит? А то, может, брыкаться начнёт. Слышь, Кудряшок, если баба твоя драться будет — не говори, что попортили.

– Не, не будет — она меня любит, слушается. Потерпит. А выпить? А обмыть-то сделку?

– Ежели баба негожая — серебро вернёшь, а коли гожая — тогда и обмоем.

Все задействованные в предстоящем… действии персонажи удалились. В поварне стало тихо. Темновато. Отсветы от печи, вечерний сумрак от двери. Грустный Ноготок в углу стола. Рядом с ним — только что откупоренный жбанчик. На боку посудины — какой-то небольшой рисунок вырезан. Я сдвинулся на лавке, чтобы было лучше видно. Вставать — лень. Отсюда поглядим. Странно: символ бесконечности. Откуда символ бесконечности в «Святой Руси»? В этом нашем Угрянском захолустье? Лежащая восьмёрка перечёркнута по своему пояску вертикальной чертой. Что-то я такое где-то читал… Такое… исторически-фантастическое. Очень старое. А, там это было клеймо какого-то закавказского торгового дома. Не то армянского, не то грузинского. Но эпоха другая — Древний мир. Полная фигня. У нас здесь этого не может быть. Потому что не может быть никогда. Ну. конечно, как все просто: это стилизованное изображение летящей пчелы. Наверное, раньше в этом жбанчике держали медовуху. Рисунок-то старый. А потом залили бражку. А мне всякая хрень мерещиться. Как обычно: каждый видит то, что внутренне готов увидеть. Мне привычнее символ бесконечности, местным — пчела.

– Эй, мужики, вон на жбанчике пчела вырезана. Кто-нибудь про это чего-нибудь знает? Может, слышал где?

Ноготок, не поднимая голову, грустно отрицательно покачал головой.

– Слышал. В «Пердуновской веси».

Что?! Сухан заговорил! Чудеса.

– И что ты слышал?

– Жбанчик с пчелой выставишь в конце, когда все хмельные будут. Это Перунова жёнка Кудряшку сказала.

– Ты это слышал? Как? Мы же с тобой рядом стояли, они же далеко были.

– Я - слышал.