Косьбы и судьбы

Великий русский человек, граф Лев Толстой, в таком историческом масштабе вместил жизненные противоречия личности и общества, что оказался способен указать решения, которые только ещё предстоит выполнить. Обходя вместе с ним «пограничные столбы» пределов человеческого духа, глядя в указанных им направлениях, перебирая оставленные им инструменты, становятся вполне очевидными те исторические условия и задачи, в которых предстоит действовать.

Он снял, наконец, заклятье Тютчева и вывел русских в общий ряд рациональных народов, в котором каждый может понимать чего хочет и как этого добиться, имея целью «добро и счастье для всех».

Это не может быть «религия», которая уже как тысячу лет назад исчерпала всё, что было в ней исторически прогрессивного и теперь лишь мешает и путается в ногах повзрослевшего человечества, вместо того, чтобы пребывать на почётном месте действующего музея культуры духа. Она не способ владения трансцендентальностью, а лишь исторический симптом её проявления, который сама не в силах решить.

Это не может быть «капитализм», который за триста лет развития уже стал сам себя окорачивать в попытке протянуть ещё немного свой ограниченный путь.

Это не может быть национальная идея: в положительном значении, эпоха национально-освободительных движений окончилась лет пятьдесят назад. Как идея «наступательная», она ведёт к фашизму и «национал-социализму» в их расовом мракобесии. Она не имеет никакого отношения к русским, разве можно освободиться от самих себя?

Это уже не может быть классовый «тоталитарный марксизм» – вынужденная, преждевременная, но единственно возможная форма освобождения России из её исторического капкана. Закономерность крушения этой грубой оболочки двадцать лет назад в том, что она лишь эксплуатировала бессознательную способность народа, доставшуюся от предков, и не смогла передать это начало потомкам.

Каждый народ, уж если он состоялся, имеет свои, особенные, обусловленные конкретной историей, испытания на пути к единой для всех цели. В бытность на Кавказе, молодым человеком, Толстой сошёлся «в кунаки» с лихим джигитом и бедовым парнем, чеченцем Садо Мисербиевым. Не раз вместе бывали они в лихих боевых переделках.

Очевидно, как-то раз он обмолвился ему, упомянув старшего брата: «… Он знает о страсти Сережи к лошадям, и когда я ему обещал взять его с собой, когда поеду в Россию, он сказал, что пусть это стоит ему 100 жизней, но он выкрадет в горах какого ни на есть лучшего коня и приведет моему брату» – Толстой Л. Н. Письмо Т.А Ергольской 6 января 1852 г. Тифлис.

Отбить для русского графа коня, допустим, в Грузии или для грузинского князя, случись он в приятелях, в России – это «добро» для горца, живущего по родо-племенному обычаю. И джигитовать ему так, пока не встретит более удачливого молодца с другой стороны или… пока не придётся всем горцам, как бы обидно им не было, начинать помаленьку… слесарничать. Но, чем на более ранней ступени сознания находится общество, тем медленней течёт его время. Кто мог сто лет спустя объяснить необъяснимое роду, что пластовать уже негде? Что не купеческий караван идёт по перевалам, а это по «Персидскому лендлизовскому коридору» американскую тушёнку «Студебекеры» из Ирана везут солдатам Сталинграда? И если кто поддастся ветхозаветным преданиям, то и отвечать перед союзниками им придётся тем же ранжиром, без надежды на законы следующего исторического времени.

Нет никакой загадки в «русской душе», кроме чуда, которое не получено, а выработано самим народом. Общинный труд особой тяжести притирал людей настолько близко, что русский сквозь всё разделяющее, увидел, наконец, саму суть всякого человека, которая одна и может быть объединением всех.

Русский воинский подвиг более всего есть ратный труд. Толстой Л. Н – С. Н. Толстому, 20 ноября 1854 г., Эски-Орда: «Раненый солдат, почти умирающий, рассказывал мне, как они брали 24-го французскую батарею и их не подкрепили; он плакал навзрыд. Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батареи, на которой они простояли 30 дней под бомбами».

«Надо видеть пленных французов и англичан (особенно последних): это молодец к молодцу, именно морально и физически, народ бравый. Казаки говорят, что даже рубить жалко…» – а так русские умели «ненавидеть» своих врагов, даже в смертельной опасности сочувствуя им как сотруженикам в какой-то неведомой, далёкой и прекрасной жизни. Ну а в поверженном враге видели уже только простого работного человека. Способность к этому мировоззрению была причиной и особого духовного подвига и последующего бедствия.

Русские не прошли бессознательной буржуазной индивидуализации сознания и не ведают «закона» как внутренней необходимости. До этого их спасало бессознательное чувство «добра», открытое им в общинном труде-взаимопомощи. Теперь способность к этому стремительно исчезает. И они не могут взять ниоткуда буржуазного сознания дисциплинирующего труда и такого же экономического соуправления дельцов. Это прививалось в те времена, которые невозможно повторить.