Косьбы и судьбы

Тот же Маклаков вспоминает: «Гимназистом 2-го класса я с братьями, по случаю дифтерита в семье, был помещен на житье к другу отца, московскому губернатору В. С. Перфильеву (прототипу Стивы Облонского); его жена, Прасковья Федоровна, была дочь знаменитого "Американца" графа Толстого (увековеченного Грибоедовым), дальнего родственника Льва Николаевича. Раз в их гостиную вошел господин в блузе и высоких смазных сапогах; уже после его ухода я узнал, чтоэто. был Л. Н. Толстой На вопрос о его странном наряде

Прасковья Федоровна объяснила, что Л. Толстой оригинал, вечно юродствует, что сейчас он вздумал подражать простому народу; при этом добавила, что для такого гениального писателя все простительно, но что мы, дети, не должны с него обезьянничать».68

Толстой посмеивается над собой в «Анне…»: «…встретил твою кормилицу и сондировал ее насчет взгляда мужиков на тебя. Как я понял, они не одобряют этого. Она сказала: «Не господское дело». Вообще мне кажется, что в понятии народном очень твердо определены требования на известную, как они называют, «господскую» деятельность. И они не допускают, чтобы господа выходили из определившейся в их понятии рамки». Но то, что сам Толстой прощал крестьянам, извиняет ли «образованных людей» его, да и не только его времени?

Как научиться понимать другого человека? А ведь, до темноты в глазах – нет на свете ничего важнее. Часто только от этой способности, только от степени сопричастия себя – судьбе другого, может происходить как самое большое счастье, так и самые великие преступления, когда находятся люди, обрывающие эти связи одну за другой, чтобы низринуться в бездонную пропасть ужаса.

А люди искусства ткут из этих связей гобелен художественных чувственно-смысловых отношений, чтобы каждый воочию мог увидеть на этом полотне самого себя. Но точно не ладно, когда нити рвутся и увязываются с чужим цветом. И где? В «литературном цехе», от «инженеров душ» пошла халтура. Толстого не понимали? Да когда же придёт это время понимания, когда сейчас характерная примета времени – глухота, поражает даже лучших? Не для того ли есть крутые повороты, чтобы понять, что перед ними надо сбрасывать скорость? То есть нельзя взрослому человеку поверхностно объяснять сложные вещи!

Татьяна Толстая – крепкий, добротный литератор. Художественность, проницательность, ум, что ещё надо, кроме осторожности: не давить всегда на «газ»? Не в добрый час в рассказе «Любовь и море» прибегла она к цитате из отдалённейшего, но всё-таки, родственника, Льва Толстого. Хотя дело пошло вкривь ещё при обсуждении мотивов «главного подозреваемого» – Антона Чехова.

И, что любопытно, её собственный, отдельный тезис вполне хорош: «Вопреки расхожему мнению, неглубокому, как все расхожее, любовь существует не для продолжения человеческого рода». Из этого можно развить замечательное эссе, только надо не забыть отличить «любовь» («стратегию», коя по силам только избранным) от «влюблённости» («оперативного прикрытия»), необходимого всем.

К сожалению, дело обернулось иначе. Её вопрос посвящен Чеховской «Даме с собачкой»: «Зачем Чехову в рассказе о любви, внезапно случившейся с людьми, которые ее никак не предвидели и не ожидали, понадобилось это отступление, поэтическое размышление о вечности [природе], равнодушной к нашему существованию? И почему в этом равнодушии – залог спасения?».

Всё для того, чтобы сделать такой вывод:

«Однако надо вернуться к вопросу, заданному нами в самом начале: почему же в равнодушии природы – залог спасения? Спасения от чего? В чем гибель, от которой мы хотим спастись? И ответ, как ни странно, будет такой: гибель – в любви. Равнодушие природы – залог спасения от любви, обещание, что все пройдет, и любовь тоже пройдет»;

«Спасение – в забвении, в смерти чувства, в смерти любви»;

«Спасение – в полном равнодушии древнего, как мир, моря к жизни и смерти каждого из нас»;

«Дерево еще в цвету, но секира лежит у корней. Всмотревшись в текст, мы с ужасом обнаруживаем возможность смерти, ее тень, трупные пятна, проступающие сквозь цветущий румянец: да, несомненно, они тут. Эта мысль невыносима для сердца, мы не хотим, чтобы умерла любовь Гурова и Анны Сергеевны. Мы очень просим кого-то, чтобы этого не случилось…»;69

Итак, Чехов записан в декаденты и, вероятно, только по предполагаемой слабости характера, неполные:

«Но Чехов двоится и ускользает от ответа и здесь: смерть возможна, но не обязательна, может быть, ничего плохого и не случится, может быть, эти двое удержатся и не умрут…»;

«Этой двусмысленной в каждом слове, «муаровой», одновременно безутешной и утешительной фразой заканчивается рассказ».70

Да не решил ли поиграть «в декадента» сам автор? Придётся разобрать, как получилось, что он выбирает и не тех попутчиков, и не тех противников. Очевидно, что это следствие того самого непонимания, которое, как тина «затягивает» даже яркую художественную впечатлительность.