Косьбы и судьбы

И какая роль здесь отводится Льву Толстому? Увы! самая обидная. Им, словно могильной плитой, приваливают трепыхающегося Чехова: «Оскорбительное и, скажем даже, тупое бесчувствие «здорового» по отношению к «больному» сказалось в том непонимании, которым встретил чеховский рассказ его современник, Лев Толстой. 16 января 1900 года он записал в дневнике: «Читал «Даму с собачкой» Чехова. Это все Ницше. Люди, не выработавшие в себе ясного миросозерцания, разделяющего добро и зло. Прежде робели, искали; теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т. е. почти животные».

Это – поздний Толстой, воображающий, что «миросозерцание» может удержать от порыва страсти, осуждающий природу за то, что она – природа, а не ясная, разумная позиция. Впрочем, на то он и поздний, на то и старик, на то и Толстой: уже тридцать лет, как он сам борется с живыми страстями, сначала своими собственными, а потом и с чужими, но побороть никак не может. Удивительна же эта запись потому, что принадлежит перу автора «Анны Карениной», поставившего к роману эпиграф: «Мне отмщение, и Аз воздам», а теперь забывшего, что воздаст действительно Бог, а не перегоревший и много грешивший старик из Ясной Поляны. Удивительна она и потому, что усмотреть в отношениях чеховских персонажей ницшеанство и торжество животного начала может только безумный. Или, наоборот, слишком разумный человек, разумный до бесчувствия. Словно бы Толстой не прочел чеховскую фразу в финале рассказа: «Прежде, в грустные минуты, он [Гуров] успокаивал себя всякими рассуждениями, какие только приходили ему в голову, теперь же ему было не до рассуждений, он чувствовал глубокое сострадание, хотелось быть искренним, нежным…».76

Поразительно! На наших глазах холодное спекулятивное рассуждение «раскатывает» явно выписанную и совершенно противоположную эмоциональную правду двух великих писателей!

Чехов как художник, сам бесподобен, но Толстой, кроме того, ещё и «кое-какой» мыслитель. И чем более такой человек опережает своё время, тем большим чудаком кажется окружающим, да, зачастую, и в более парадоксальную форму он вынужден облекать свои мысли, чтобы хоть как-то пробить стену непонимания. Но даже в своём «Дневнике» он не может спастись от навета!

Смысл его записи прямо обратный, заявленному Татьяной Т.! Он прекрасно понимает «объективную» природу истинного художественного таланта, сочувствует Чехову и горько сокрушается о той передряге, в которую тот попал со своими героями.

Объективность в том и состоит, что художник «сочиняет» героев не абстрактных «из головы», а живущих современным «духом времени». В этом настоящий писатель неотделим от своего творчества и тем несёт «вину» своего времени. Толстой абсолютно прав! Единственно, что это не «ницшеанство», а «предницшеанство». Ницшеанство переходящее в реальность начнётся с Максима Горького. А герои Чехова знамениты как раз тем, что всё понимая и чувствуя, они уже ничего не могут сделать: ни переквалифицироваться в Шопенгауэры (кстати!), ни нарезать вишнёвый сад на дачные участки, ни купить три железнодорожных билета до Москвы…. И это не никак не паноптикум уродов, это беда обычных, прекрасных людей, попавших в «петлю истории».

Толстому остаётся только (вздохнуть, плюнуть, «крякнуть») о несчастном поколении в котором утрачен дух молодечества. Они настолько ослабели в делании «добра» отделяя «зло» (набрались «ницшеанства»), что позабыли дедовские заветы. Да, выкрасть поповскую (губернаторскую) дочку, и вся недолга! А там – на тройке… авось не догонят! Это – добро, ибо любы они друг другу.

Те же, кто утратил инстинкт жизни, и делаются «животные». Только это не те животные, которые «звери», а те, которые бессмысленный скот, что водят в поводу (здесь – «обстоятельства жизни»). Лев Толстой – горой за любовь. Особенно в том главном философском смысле, что любовь для него – безусловный повод к действию. Весь пафос обличения «безумного старика» развеялся в дым….

Только не надо и Чехова записывать в декаденты навязанной самому себе ложной идеи. Он тоже прекрасно понимает «правду жизни», но оттуда, где Толстой не сдаёт передовую линию обороны – любовь, он вынужден отойти на последний рубеж. Его единственный боец—… Чечевицын, ученик второго класса, – Монтигомо, Ястребиный Коготь, вождь непобедимых из рассказа «Мальчики». Ведь они-то совершили задуманное! «… мальчиков задержали в городе, в Гостином дворе (там они ходили и всё спрашивали, где продается порох)», а ночевали: «На вокзале! – гордо ответил Чечевицын».

Рассказ датирован 1887-м годом. Весь этот порох Чечевицын употребит на первую и вторую русские революции…. Не будет другого выхода, его уже нет. А вы думали, что это детский юмористический рассказ? Да, и это тоже, но только как осколком зеркала пойманное отражение. Но когда все осколки собраны воедино, то целое зеркало обретает собственную ценность – свидетеля времени. Корёжить его – действительно, есть культурный грех антипросветительства. Тем более обидный, что разрушает то, что уже было хорошо сделано.