Кошачий глаз

Тевене: Вы в Париже серьезно отнеслись к делу мадемуазель Сарразен, если бросили на него Бело.

Пикар: А вы в Лионе — несерьезно?

Тевене: Как к убийству — конечно, серьезно. Но как к загадке… Разгадка, мне кажется, — вопрос времени.

Пикар: Правда?

Тевене: Вся эта история с чемоданом просто высосана из пальца. Я полчаса пробовал припереть парня к стене. Поскольку версия по-детски наивна, он повторял ее без труда, как автомат. Все остальное звучит фальшиво. Характер знакомства с жертвой, разница возраста, среды…

Пикар: Каковы ваши выводы?

Тевене: Я как раз хотел вам их изложить. Думаю, сам Жан-Марк, убив любовницу, отрубил у нее руку и, завернув в китайский халат, положил в чемодан, который купил или украл в любом гардеробе. Предполагаю, что он хорошо обдумал, как откроет его в присутствии семьи. Да, это ужасно, зато его версия выглядит правдоподобнее: замена, месть. Словом, парень рассуждал так: «Они никогда не поверят, что я могу быть таким подлецом или сумасшедшим, чтобы…» Алло!

Пикар: Я слушаю вас с огромным интересом. Когда вы собираетесь нам его прислать?

Тевене: К сожалению, у меня нет свободных двух инспекторов.

Пикар: Завтра я пришлю вам одного из своих.

Тевене: Не хотел бы обременять вас просьбами, но…

Пикар: Но пределом мечтаний был бы сам Бело, верно?

Тевене: Вы угадали.

Бело просмотрел последние строчки стенограммы. В них речь шла о кнедликах и пулярках из Нантюа.

— Ну, и что ты скажешь?

— Прикажи выдать мне необходимые бумаги.

— Трюфло, готовы бумаги для комиссара?

— Вот, пожалуйста.

Вместо слов благодарности Бело улыбнулся.

— Я выеду вечером. Ты не мог бы направить кого-нибудь на улицу де ла Ферм вместо Симона?

— Как с этим, Трюфло?

— Конечно, можно послать Тюссена или Малькорна.

— Пусть идет Тюссен. А теперь рассказывай, Бело.

Когда в первом часу дня Бело пришел в кабинет Пикара вторично, шеф института судебной медицины, подвижный доктор Дампьер, принес результаты вскрытия трупа.

— Надо признать, вы меня не балуете банальными случаями, — сказал доктор. — А сегодня мне достался действительно смачный кусок — это для специалиста. Я не говорю об отрубленной руке. Какой-то сумасшедший или извращенец отрубил ее топориком. Я беседовал по телефону с Боннтетом, он был очень удивлен, что рана, нанесенная посмертно, может так кровоточить. Конечно, может даже много часов, если она нанесена в область гипо… то есть я хотел сказать…

— Мы столько лет ваши постоянные читатели, что в вашей терминологии для нас нет загадок, — сказал Пикар.

Дампьер не любил, чтобы его прерывали.

— …я хотел сказать, что свисающая рука создает для этого просто идеальные условия. Все это я написал в своем отчете и, конечно, не для этого поднялся к вам. Речь идет о ране в спине, которая послужила причиной почти мгновенной смерти. Из глубины моей памяти в связи с ней выплыло одно сочное выражение, которое я слышал, еще будучи студентом. Мы обязаны им старому Фарабефу. Вы слыхали о Фарабефе?

— Фарабеф? — Пикар задумался, потом обратился к Бело:

— Слышал?

Бело отрицательно покачал головой.

— Нет, мы не слыхали о Фарабефе, доктор. Он никогда не фигурировал в ваших отчетах.

— В этом тоже не фигурирует. Это было бы несерьезно. Очень острый предмет, которым воспользовался убийца, — я считаю, что это нож для разрезания бумаги, — вошел между позвонками — седьмым шейным и первым спинным, разрезав сразу две артерии. А знаете, как Фарабеф окрестил такой удар? «Удар ревнивого стилета!»

VI Огюста

1