Кошачий глаз

После работы я предусмотрительно принимаю душ и надеваю фиолетовое платье. Я встречаю Джона в таверне «Кленовый лист», и мы вместе идем в зал для дам. Мы сидим в полумраке, где по крайней мере прохладно, и пьем разливное пиво. Мне неловко в обществе одного Джона: раньше я всегда приходила с целой группой парней. Джон спрашивает, чем я занималась это время, и я отвечаю, что ничем особенным. Он спрашивает, не видела ли я где-нибудь Сталина, и я отвечаю, что нет.

– Наверно, утонул с концами в панталончиках Сюзи. Везучий козёл.

Для Джона я по-прежнему свой парень, он не стесняется при мне говорить грубости о женщинах. Я удивлена словом «панталончики». Видно, Джон его подхватил у англичанина Колина. Я спрашиваю себя, знает ли он и про меня тоже. Отпускает ли шуточки про мои панталончики у меня за спиной. Но откуда ему знать?

Он говорит, что в департаменте дорожных работ хорошо платят, но он скрывает от других рабочих, что он живописец, особенно от тех, что постарше:

– А то подумают, что я голубой или что-нибудь такое.

Я выпиваю больше пива, чем следует, и вдруг свет начинает мигать, и оказывается, что пивную уже закрывают. Мы выходим в жаркую летнюю ночь, и мне не хочется идти домой в одиночку.

– Ты доберешься до дома? – спрашивает Джон. Я молчу. – Давай-ка я тебя провожу.

Он кладет руку мне на плечо, я чувствую, как от него пахнет гудроном, дорожной пылью и загорелой кожей, и начинаю плакать. Я стою на улице, из зала «Только для мужчин» вываливаются пьяные, я зажимаю рот руками, плачу и чувствую себя полной дурой.

Джон растерян.

– Эй, друг, – он неловко гладит меня. – Что такое?

– Ничего, – говорю я. Оттого, что меня назвали «друг», я плачу еще сильнее. Я чувствую себя тряпкой, безобразной уродиной. Надеюсь, Джон подумает, что я просто перебрала.

Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе:

– Пойдем-ка. Выпьем кофе.

Мы идем по улице, и я перестаю плакать. Мы подходим к двери рядом с магазином оптовой торговли чемоданами, Джон достает ключ, и мы поднимаемся по темной лестнице. За дверью второго этажа он меня целует – губами со вкусом гудрона и пива. Здесь темно. Я обхватываю его руками и вцепляюсь, словно меня затягивает в болото, а он приподнимает меня в этой позе и несет по темной комнате, ударяясь о стены и мебель, и мы вместе падаем на пол.

XI. Падающие женщины

56

Я иду на восток по Куин-стрит, все еще чуть пьяная от вина, выпитого за обедом. «Под хмельком», как когда-то говорили. Алкоголь – депрессант, потом мне будет плохо, но сейчас я полна задора и тихо напеваю что-то про себя, слегка приоткрыв рот.

Прямо передо мной скульптурная группа, медно-зеленая с черными потеками, будто это металл кровоточит: сидящая женщина со скипетром, вокруг нее три молодых солдата, марширующих вперед, их ноги перевиты не то лентами, не то бинтами. Они защищают Империю, их лица серьезны, обречены, заморожены во времени. Над ними на каменной плите стоит еще одна женщина, на сей раз – с крыльями ангела: она – Победа, а может, Смерть, а может, то и другое сразу. Это памятник англо-бурской войне, которая происходила примерно девяносто лет назад. Хотела бы я знать, помнит ли ее сейчас хоть кто-нибудь и кидают ли хоть один взгляд на этот памятник водители машин, пролетающих мимо.

Я иду на север по Юниверсити-авеню, мимо стерильного царства больниц, по старому маршруту парада Санта-Клауса. Зоологический корпус снесли – должно быть, уже давно. Где я когда-то с подоконника наблюдала за вымокшими феями и продрогшими снежинками, вдыхая ароматы змей, мышей и антисептика, там теперь пустой воздух. Кто еще, кроме меня, помнит, где этот подоконник когда-то был?

Теперь вдоль по проезжей части расположились фонтаны, квадратные клумбы и новые, странные статуи. Следуя изгибу дороги, я обхожу здание парламента, похожее на присевшую викторианскую матрону – темно-розовое, приземистое, в раздутых юбках. Перед зданием реет флаг, который я так и не научилась рисовать, ярко-алый, ныне пониженный в чине до флага провинции – «Юнион Джек» в левом верхнем углу, а правее и ниже сплетаются все эти невозможные бобры и кленовые листья. Рядом полощется по ветру новый флаг страны – две красные полосы и распластанный красный кленовый лист на белом фоне; он похож на логотип маргарина или на убитую сову в снегу. Я все еще думаю про него «новый», хотя флаг сменили уже очень давно.

Я перехожу улицу, прорезанную позади небольшой церкви – ее оставили, когда этот район застраивали заново. На доске со вставными буквами, точно такой же, на каких в магазинах рекламируют скидки текущей недели, указана тема сегодняшней проповеди: «Поверить – значит увидеть». О церковь разбивается вертикальная волна зеркальных витрин. За полированными фасадами – букеты пышных тканей, лощеной кожи, затейливых серебряных цацек. Поесть нашей пасты и умереть. Богословские взгляды тоже изменились: раньше «райское блаженство» было загробной наградой для избранных, а теперь это ресторан со специализацией по тортам. Нужно было только отбросить чувство вины и написать эти слова на вывеске.