Кошачий глаз

Корделия совсем худая, почти истощенная. На длинном лице выступили скулы, серо-зеленые глаза кажутся большими. Каждый из них обведен зеленой линией. Корделия загорела, губы накрашены неброским оранжево-розоватым цветом. Руки костлявые, шея элегантная; волосы стянуты в узел на затылке, как у балерины. На ней черные чулки, несмотря на лето, и сандалии – но не изящные женские летние сандалии, а артистические, на толстой подошве, с грубыми крестьянскими пряжками. Еще – черная кофта из джерси с короткими рукавами и вырезом лодочкой, выгодно подчеркивающим грудь, пышная хлопчатобумажная юбка тусклого сине-зеленого цвета с абстрактными завитками и квадратами, широкий черный пояс. Два тяжелых кольца, одно из них с бирюзой, массивные квадратные серьги и браслет: мексиканское серебро. Ее не назовешь красивой, но ее внешность поражает, вот и я сейчас поражена: впервые в жизни она выглядит изысканно.

При встрече мы бросились друг к другу с протянутыми руками, полуобнялись, взвизгивая от удивления и восторга, как положено женщинам после долгой разлуки. Теперь я сижу, сгорбившись, в кафе «Мюррейс», отхлебываю посредственный кофе, Корделия разговаривает, а я ломаю голову, зачем на всё это согласилась. Я в невыгодном положении: на мне мятая, заляпанная соусом униформа «Швейцарского шале», пропотевшая под мышками, у меня болят ноги, а волосы из-за влажности воздуха непослушные, отсыревшие и курчавятся, как опаленная шерсть. Под глазами у меня черные круги, потому что ночь я провела с Иосифом.

Корделия, с другой стороны, выставляется как может. Она хочет показать мне, чего добилась с тех пор, как была инертной, разожравшейся развалиной. Она вылепила из себя нового человека. Она полностью владеет собой, и у нее куча новостей, которыми она делится как бы небрежно.

Вот чем она теперь занимается: работает на Шекспировском фестивале в Стратфорде. Играет мелкие роли.

– Очень мелкие, – она пренебрежительно взмахивает браслетом и кольцами. Это значит, что роли не такие уж и мелкие. – Ну, знаешь. Третий копьеносец. Хотя, конечно, я не ношу копье.

Она смеется и закуривает. Я задаюсь вопросом, ела ли Корделия когда-нибудь улиток, и решаю, что, скорее всего, она с ними на короткой ноге. Эта мысль действует на меня угнетающе.

Шекспировский фестиваль в Стратфорде уже обрел некоторую известность. Его основали несколько лет назад в городке Стратфорд, через который протекает река Эйвон, где водятся лебеди – как черные, так и белые. Все это я читала в журналах. Туда ездят на поезде, на автобусе или на машинах, с корзинками для пикников. Иногда остаются на все выходные и смотрят три или четыре шекспировские пьесы, одну за другой. Сначала фестиваль шел в большом шатре, наподобие цирка шапито. Но сейчас он обзавелся настоящим зданием, странным, современным, круглым в плане.

– Приходится посылать звук в три стороны сразу. Это ужасно тяжело для связок, – говорит Корделия с улыбкой, словно умаляющей сказанное; будто она посылает звук и терзает свои связки ради исполнения долга. Она как будто изобретает себя на ходу. Импровизирует.

– А что думают по этому поводу твои родители? – спрашиваю я. Этот вопрос меня в последнее время очень занимает: что подумают родители.

Ее лицо на миг становится непроницаемым:

– Они рады, что я чем-то занята.

– А как там Утра и Мира?

– Ну ты же знаешь Утру, – сдавленно отвечает Корделия. – Вечно подпускает маленькие шпильки. Но довольно обо мне, давай поговорим о тебе. Что ты обо мне думаешь?

Это ее старая шутка, и я смеюсь.

– Нет, серьезно, чем ты теперь занимаешься? – Этот тон я помню: вежливый, но не слишком заинтересованный. – Что ты поделывала все то время, что мы не виделись?

Я вспоминаю нашу последнюю встречу и чувствую себя виноватой.

– Ничего особенного. Учусь. Ну, ты знаешь.

И правда, теперь мне кажется, что я ничего особенного не достигла. Чем я занималась весь год? Узнала немножко об истории искусства, пачкала бумагу углем. Мне нечего предъявить. Есть еще Иосиф, но его не назовешь достижением, и я решаю о нем не упоминать.

– Учишься! – отзывается Корделия. – Ох, как я рада, что мне не надо больше учиться. Господи, какая скука.

Впрочем, фестиваль в Стратфорде – это только на лето. На зиму придется искать что-нибудь другое. Может, она примкнет к труппе Эрла Грея и будет с ними объезжать школы. Может, она уже будет к этому готова.

Работу в Стратфорде она получила через одного из кузенов Эрла Грея, помнившего ее по Бёрнемской школе и простыне.

– Он знает многих, а те знают кого надо, – поясняет Корделия. Она играет одного из духов, подручных Просперо, в «Буре», и выступает в обтягивающем прозрачном трико с тюлевой накидкой, расшитой сухими листьями и блёстками. – Совершенно непристойный вид.

Еще она играет моряка в первой сцене; ей это сходит с рук благодаря высокому росту. Она придворная дама в «Ричарде III» и старшая монахиня в «Мере за меру». В этой пьесе, в единственной, у нее роль со словами. Она декламирует золотистым, как мёд, голосом, с британским произношением: