Кошачий глаз

Мексиканское одеяло оказалось кусачим, но меня это не смутило: в первый раз и должно быть неприятно. Я заранее знала и про запах резины, и про боль; но больно было не очень, и крови было вовсе не так много, как все рассказывали.

Иосиф не ожидал, что причинит мне боль.

– Я делаю тебе больно? – спросил он в какой-то момент.

– Нет, – ответила я, морщась, и он не остановился. Крови он тоже не ожидал. Ему придется отдавать одеяло в чистку, но он об этом даже не упомянул. Он был очень нежен и погладил меня по бедру.

Иосиф продолжает в том же духе все лето. Иногда он водит меня в рестораны, где на столах клетчатые скатерти и свечи, воткнутые в бутылки от кьянти; иногда – на иностранные фильмы про шведов и японцев, в небольшие полупустые кинотеатры. Но вечер всегда заканчивается у Иосифа дома, под мексиканским одеялом или поверх него. Я никогда не знаю заранее, каким он сегодня будет в постели: иногда он занимается любовью страстно, иногда механически, иногда – рассеянно, будто рисуя завитушки на полях тетради. Меня держит в числе прочего и эта непредсказуемость. Она, и ещё его потребность во мне; по временам мне кажется – я так нужна ему, что он совершенно беспомощен и ничего не может поделать.

– Не бросай меня, – говорит он, пробегая руками по моему телу; всегда до, а не после. – Я этого не вынесу.

Это старомодно и в устах любого другого мужчины звучало бы комично, но только не в устах Иосифа. Я влюблена в его потребность во мне. От одной мысли о ней я чувствую себя напитанной, инертной, как мякоть арбуза. Из-за этого я отменяю свои планы – опять, как прошлым летом, поехать в Маскоку. Взамен я устраиваюсь работать в ресторан сети «Швейцарское шале» на Блуре. Там подают исключительно курицу. Курицу, соус, салат коул слоу и белые булочки. И один сорт мороженого, «бургундская вишня», удивительного оттенка фиолетового цвета. Я ношу униформу с моим именем, вышитым на кармане, – совсем как на тренировочном костюме в старших классах.

Иосиф иногда забирает меня после работы.

– От тебя пахнет курицей, – бормочет он в такси, утыкаясь лицом мне в шею. В такси я теряю всякую стыдливость: прижимаюсь к Иосифу, он обнимает меня, кладет руку мне под мышку или на грудь, а иногда я растягиваюсь на сиденье, и моя голова лежит у Иосифа на коленях.

И еще я съехала от родителей. Иосиф хочет, чтобы в те вечера, когда я с ним, я оставалась на всю ночь. Он хочет просыпаться и видеть меня спящую, хочет заниматься со мной любовью, пока я еще сплю. Я сказала родителям, что это только на лето – что мне нужно жить поближе к «Швейцарскому шале». Они считают, что это напрасный перевод денег. Они опять мотаются по северам, и весь дом был бы в моем распоряжении; но мое представление о себе и представление моих родителей обо мне больше не совмещаются в одном пространстве.

Если бы я поехала в Маскоку, я бы тоже летом не жила дома, но раз я осталась в городе, это совсем другое дело. Я поселилась вместе с двумя другими официантками из «Швейцарского шале» – они студентки и подрабатывают летом, как и я. Мы живем в узкой и длинной квартире на Харборд-стрит. Ванная увешана трусами и чулками; на кухонном столе валяются бигуди, как щетинистые гусеницы; в раковине засыхает грязная посуда.

Я вижусь с Иосифом дважды в неделю и догадываюсь, что не должна звонить ему или пытаться увидеть его в другие дни. Его либо не будет дома, либо он будет с Сюзи, ведь он вовсе не перестал с ней встречаться. Но мы не должны ей рассказывать про меня: мы должны сохранить это в тайне.

– Она будет так ужасно страдать, – говорит он.

Бремя знания должен нести тот, кто пришел последним: если кому и следует страдать, то мне. Но я чувствую, что мне доверена важная тайна; мы храним ее вместе, мы оберегаем Сюзи. Для ее же блага. В этом – наслаждение, как от любого секрета: я знаю что-то, чего не знает она.

Она каким-то образом выяснила, что я работаю в «Швейцарском шале» – возможно, ей рассказал Иосиф: как бы небрежно, предупреждая случайное открытие. Может быть, его возбуждает мысль о том, что мы с ней можем оказаться в одном и том же месте. И вот она время от времени приходит выпить кофе – после обеда, когда в заведении почти никого нет. Она слегка пополнела, щеки стали одутловатыми. Видно, как она будет выглядеть через пятнадцать лет, если не побережется.

Я обхожусь с ней еще любезней, чем раньше. И еще я ее слегка остерегаюсь. Мало ли – вдруг, узнав правду, она окончательно съедет с катушек и кинется на меня с ножом для мяса?

Она хочет поговорить. Она хочет как-нибудь со мной встретиться. Она все еще говорит «мы с Иосифом». Вид у нее потерянный.