Кощеевич и война

— Ага. Должок у меня теперь. Представится случай — верну. — Яснозор улыбнулся. — А что за венец-то?

— Самого Лютогора. Говорят, колдовской!

— Ого! И что же он делает?

— Да чародеи пока не разобрались… — вздохнул Яромир.

А Яснозор хлопнул его по плечу:

— Не вешай нос, ещё разберутся! Слыхал, ты молодёжь обучать взялся?

— Угу. А ты где нынче служишь?

— Снова у Веледара.

— Самого воеводы заместитель? Да ты большая шишка, приятель! А как же столичный гарнизон?

— Там и Мстишка справится. А я на передовой нужнее. Слушай, может, пропустим по чарочке, а? За встречу.

Но Яромир помотал головой:

— Как-нибудь в другой раз. Мне ещё Волчат гонять.

Он старался провести с пользой каждый день затишья, потому что знал: оно бывает лишь перед бурей. А мир — это просто временная передышка перед новыми битвами.

Радосвета тишина тоже настораживала. Он всё пытался узнать, что замышляет Лютогор. Не может же быть, чтобы тот не воспользовался преимуществом? Нанести такой удар, вывести из строя почти половину дивьей армии — и пропасть? Это на него совсем не похоже.

Но вести от соглядатаев в Нави оставались неизменными: тишь да гладь, наступления не предвидится. Почему? А пёс его знает.

Слухи же ходили всякие. Одни говорили, мол, заперся Кощеевич в башне и готовит ужасное заклятие, которое заморозит всё живое — лишь упыри да злыдни в мире останутся. Другие — что после такого страшного колдовства обычный чародей сразу бы помер, а Кощеевич, значит, лежит без сил, превратившись в змия, которого поят дивьей кровью. Третьи поговаривали, что никакой он на самом деле не бессмертный, а всё это мороки — то бишь двойники чародея. Он их сколько хошь создать может, но, если найти настоящего, тут-то и Кощеевичу настанет крышка, а войне — конец.

Всё это Яромир узнал от Волчат. Была там парочка — два подарочка: братья-близнецы Беляй да Бажан, оба те ещё выдумщики. В каждом новом пересказе у змия становилось всё больше голов, которые нужно было срубить одновременно, а потом из каждого рта собрать по жемчужине, растереть всё в прах и положить в задницу…

В чью именно, Яромир не расслышал — раздался дружный смех. А переспросить не успел: из стоявшей неподалёку палатки высунулась какая-то целительница и напустилась на мальчишек:

— Скоморохами бы вам быть, а не воинами! Кыш отсюда, пустомели. Гогочут, как гусаки, целый день!

Волчата бросились наутёк, а Яромиру стало обидно за подопечных, и он решил вступиться:

— Чего ругаешься, целительница? Пусть молодёжь развлекается. Неужто не знаешь, что смех — лучшее лекарство от страха?

Девица обернулась, и тут Яромир узнал её. Это же та самая, рыжая полукровка, у которой драка с Душицей приключилась! И имя её красивое сразу вспомнилось: Огнеслава.

Как и в прошлый раз, целительница выглядела отнюдь не дружелюбно — прямо коловерша дикая: того и гляди вцепится.

— А, это опять ты, брат Северницы?

— У меня вообще-то имя есть. Яромир я.

— Знаешь что, Яромир? Когда твоя молодёжь пойдёт сражаться с навьими упырями, им понадобятся не смех, не дурацкие байки, а удача, сноровка и мои зелья. А чтобы у них был запас этих зелий, мне нужно работать. А там, где я работаю, должна быть тишина. Ясно?

— Ладно, ладно. Чего ты злая-то такая? Нет бы объяснить по-хорошему…

— По-хорошему никто не понимает, — всё-таки сбавила тон Огнеслава. — При Светозаре по-другому было, а теперь: «Да кто ты такая, чтобы нам указывать?!»

— Погоди, а что со Светозаром сталось? — Яромир хорошо помнил старого придворного лекаря, который не боялся перечить самому Ратибору. Выходит, не зря перечил, сразу разглядел гнилую суть царя.

— Убили.

— Кто?

Огнеслава посмотрела на него, как на дурачка:

— Кто-кто! Ну не дивьи же?

— Тут, знаешь ли, возможны варианты… — нахмурился Яромир.

Огнеслава сперва удивилась, потом в её таких необычных для Диви глазах — то ли болотных, то ли ореховых — отразилось понимание:

— Нет, прежний царь тут ни при чём. В лёд он превратился, как и все старшие целители. А после этого воевода меня главной назначил.

— Видать, хорошая ты целительница, раз Веледар выбрал полу… — Яромир хотел сказать «полукровку», но осёкся. Только было поздно.

Огнеслава, конечно, всё поняла и, нахмурившись, презрительно фыркнула:

— Хорош лясы точить, брат Северницы! Ты тут лодырничай, если хочешь, а у меня дела.

Резко развернувшись, она скрылась в палатке. Яромир даже извиниться не успел. Да и помогли бы эти извинения? Пожалуй, нет.

* * *

«Тебе грустно, Яр?» — неожиданно прозвучал в голове голос верного симаргла.

— Нет, с чего ты решил?

«Не отпирайся, я же чувствую».

М-да… ничего-то от него не скроешь. Яромир не без грусти глянул на лекарскую палатку, где только что скрылась Огнеслава.

— Я только что обидел хорошего человека неосторожным словом. Сам не понимаю, как вырвалось.

Пёс подошёл, ткнулся лбом в ладонь, утешая.

«Так пойди и извинись».

— Не могу.

«Не можешь или не хочешь?»

Яромир потрепал друга за уши, зарылся пальцами в густой белый мех. Это с детства успокаивало.

— Наверное, и то и другое.

«Значит, считаешь себя правым?» — недоумевал пёс.