Кошка

«Кошка» — шпионка. Хорошо. По законам войны она должна быть расстреляна. Тоже хорошо. Но с ее помощью удалось обезвредить целый ряд чрезвычайно опасных подпольщиков и агентов. Надо, правда, признать, что ее помощь была не совсем добровольной. Но можно ли было ожидать чего-то другого от патриотически настроенной француженки? Нет. Следовательно, соотношение «за» и «против» нее уравнивается. Поэтому необходимо предоставить ей возможность более не вступать в новые конфликты с совестью и сердцем. Если уж нельзя отправить в Россию его, унтер-офицера Блайхера, то надо по крайней мере освободить «Кошку» и не мешать ей «улизнуть» в Испанию, неоккупированную часть Франции или в Англию.

Полковник внимательно и терпеливо выслушал аргументы Блайхера. Затем пошел к своему столу, уселся за него и официальным тоном произнес:

— Ваша просьба об отправлении на Восточный фронт, унтер-офицер Блайхер, отклонена. А сейчас отдаю вам приказ продолжить с помощью Матильды Каррэ разгром «Интераллье». Все понятно?

— Так точно, господин полковник! — Блайхер принимает положение «смирно», отдает честь и направляется к двери.

Когда он уже собрался открыть ее, послышался голос начальника, сказавшего тепло и по-человечески:

— Впрочем, Блайхер...

Унтер-офицер удивленно оборачивается.

— Пусть это останется между нами: когда история с «Интераллье» будет закончена, мы с вами вместе подумаем, каким путем можно будет предоставить «Кошке» полную свободу. Довольны?.. Ну что ж... Делайте свое дело хорошо, унтер-офицер!

Блайхер выходит, закрыв за собой дверь в кабинет.

В обед того же дня Бла йхер и «Кошка » стоят перед дверью дома номер 14 по авеню Гобелена, что в самом центре Парижа.

Здесь живут богатые люди — семьи патрициев. Фасады домов с высокохудожественной лепниной прямо-таки дышат сытым довольством крупной буржуазии. Сквозь голые ветви старых каштанов виден купол Пантеона, усыпальницы великих людей Франции.

«Кошка» звонит в дверь квартиры на третьем этаже. На полированной латунной табличке красуется выполненная многократно переплетенными и с витиеватыми завитушками буквами фамилия: «Беляр».

Молодая девушка в белом передничке и кружевном чепце открывает дверь, делает реверанс и певуче произносит: «Добрый день, мадам, добрый день, месье...» При этом она бросает на Блайхера наполовину любопытный, наполовину кокетливый взгляд и проводит их по коридору в гостиную.

Через минуту Хуго Блайхер стоит перед мадам Жанной Беляр, матери «Кошки»...

Несколькими годами позже, после капитуляции Германии, мадам Жанна Беляр, урожденная Гроз, на судебном процессе против ее дочери Матильды Каррэ 9 июля 1945 года показала:

«Моя дочь не звонила нам два или три дня, вопреки установившейся традиции. Потом (в конце ноября 1941 года) она пришла к нам в сопровождении какого-то мужчины, в котором я с первого же взгляда определила немца. Я тут же поняла, что дочь арестована. Я провела обоих в гостиную, где этот немец, о котором вы говорите, что это был известный в то время Блайхер, подтвердил мне, что моя дочь, действительно, арестована, но он не желает ей зла. Во время этого посещения он пытался убедить меня, что сотрудничество между его страной и Францией — доброе дело. Наша беседа продолжалась добрых два часа, из которой я уяснила, что с дочерью ничего плохого не случится и что она сможет посещать меня впредь. Однако мне было поставлено условие передавать ему фамилии тех членов подпольной организации, которые будут звонить сюда и интересоваться дочерью. Немец подчеркнул при этом, что такое условие покажется мне жестким, но заявил: его начальник в недавнем разговоре растолковал, сколь презрительна и недостойна эта война в потемках, не идущая ни в какое сравнение с боевыми действиями на фронте.

Потом мы вместе пообедали. За столом был и мой муж, на которого личность этого немца произвела большое впечатление. Видимо, это объясняется тем, что мой муж сам был участником первой мировой войны, побывав в окопах под Верденом, и поддержал мнение нашего гостя о нечестности ударов в спину фронтовикам со стороны подпольщиков и шпионов. К тому же он думал о наших сыновьях, бывших до недавнего времени офицерами французской действующей армии.

Перед уходом посетителя мы дали свое принципиальное согласие сообщать ему фамилии тех лиц, которые будут интересоваться нашей дочерью. Думаю, что для всех присутствующих в зале понятно, что нами руководила озабоченность судьбою дочери. Кроме того, это была плата за его обещание разрешить ей свободно передвигаться по городу и навещать нас без его присутствия.

После того как оба ушли, мы с мужем, терзаемые угрызениями совести, решили не передавать немцам не только тех французов, которые будут нам звонить, но и предупредить всех известных нам подпольщиков об опасности, в том числе и Рене Леграна».