Кошка и Токио

В этот раз все получится как надо. Ничто не пойдет наперекосяк. Просто надо жестко придерживаться своего плана. И давать побольше снотворного порошка, чтобы она не проснулась. Я больше не хочу, чтобы девушка проснулась не вовремя, потому что тогда придется врезать ей в челюсть, а потом платить, чтобы молчала. Нет, я лучше перестрахуюсь! Дам ей больше снотворного, чем требуется. Тогда она быстрее и надежнее вырубится, а я наконец смогу лечь рядом с ней и спокойно поспать – так, как обычно засыпал между папашей и мамашей в детстве, когда меня мучили ночные кошмары…

Кондуктор выдвигается. Раз-два! Левую… Правую… Заднюю… Поперечину… Теперь – за пределы желтой штриховки. Красная кнопка. Моргают красные лампочки. Кондуктор уезжает в бокс.

Впрочем, мне не всегда так необходимо уединение. К примеру, я люблю поехать куда-нибудь к онсэн и перед кем-то оголиться. Иногда люди на меня орут – как та девица в Юфуине на Кюсю. Но меня это только сильнее возбуждает. Мне нравится еще и снимать, как люди реагируют и кричат, а потом с удовольствием просматривать эти видео. Все они тоже чертовы муравьи!..

Хотя в последнее время я затрудняюсь определить, где реальность, а где – нет. Эти твари мерещатся мне везде. По всему городу – по всей этой адской дыре – ползают муравьи. И постоянно орут кошки. И я уже не знаю точно, сплю я при этом или бодрствую. Я не чувствую себя ни живым, ни мертвым. Может, я уже в аду? Или мне все это снится? Я перестал понимать, где реальное, а где…

Кондуктор выдвигается. Раз-два! Левую… Заднюю… Теперь – за пределы желтой штриховки. Красная кнопка. Моргают красные лампочки. Кондуктор уезжает в бокс. Слышится тревожный звуковой сигнал. Начальник цеха орет на меня. Я опускаюсь на колени и плачу.

И вот роботы безжалостно терзают манипуляторами «белый кузов» – body in white. Дико орет кошка. И мой разум кишит муравьями. Они ползают по могилам отца и матери, что лежат, давно забытые, на кладбище.

И по более чем реальному взгляду начальника цеха я понимаю, что потерял работу.

Но муравьев ничто не остановит.

Хикикомори [136] , Футоко и Неко

Кап, кап… Алые капли, разбрызгиваясь, падают на асфальт.

Громкие жалобные стоны доносятся из переулка – от свернувшейся калачиком трехцветной кошки, что беспокойно мотает и качает головой. Время от времени она пытается подняться на лапы и устоять. Ее челюсть отвисает и безвольно болтается – слишком слабая, неспособная сегодня укусить даже мягкую крабовую палочку. И кошка наконец оставляет попытки встать.

Она с трудом приподнимает голову и смотрит вдоль улицы с еще стоящими там после вчерашнего фестиваля киосками и лотками, но вскоре проваливается в дрему.

Перед ней туманное, дрожащее в глазах видение – фрагмент трогательной сцены. Три фигуры, одетые в траурно-черное, проходят мимо поворота в переулок. Наверное, семья: мать, отец и дочь. Идут тесно друг к другу. Сплоченное целое. Мать оглядывается, ворча на кого-то. Троица идет дальше, скрываясь из виду. Затем мимо проулка проносится маленькая черная фигурка. Неуклюжие лодыжки торчат из великоватых ботинок.

Мальчишка-подросток.

В конце проулка Кенсуке заметил истекающую кровью кошку. Он быстро промчался мимо заколоченных киосков, оставленных здесь с давешнего фестиваля, и с любопытством осмотрел животное. Рядом – ни души. Была лишь единственная дверь в квартиру на первом этаже, совсем рядом с кошкой. Кенсуке не заметил на ней странных табличек. Все его внимание было приковано к несчастной.

Кошка тоже поглядела на мальчика, мучительно моргая.

Маленький, нежный, еще не ожесточившийся. С пухлым подбородком и кроткими глазами. Во всем его облике – печаль, чувство потери. И черный костюм – еще не полагающийся школьнику начальных классов.

Кенсуке осторожно взял кошку на руки. Та бессильно мяукнула.

– Привет, кисонька! Тебе больно?

Мальчик бережно обхватил животное руками и побежал вслед за своей семьей. Они уже успели сесть в черный «Лексус» – нетерпеливо захлопнулись три дверцы.

Как можно осторожнее придерживая бедняжку на согнутом локте, Кенсуке другой рукой открыл заднюю правую дверцу. Ненароком сделав кошке больно. Мальчик забрался на заднее сиденье, и стоило ему закрыть дверь, как машина тронулась с места.

– Почему обязательно надо где-то застревать? – проворчала мать с неприличным корейским акцентом, от которого ей никак было не избавиться.

– Извините.

Кенсуке прижал кошку к груди. Он чувствовал, как бьется ее сердце, – равно как и его, часто стучащее после пробежки до машины. Мальчик даже немного запыхался.