– Два последних названия мне знакомы. Это те места, куда однажды по воле богини отправилась моя мать. В Долине Снов она встретила отца – алая, как я всегда считал, – страдающего в изоляции от кошачества, – чёткими, рублеными фразами заговорил Анар. – Мать спасла его из этого гнилого болота, лишающего существ разума и, к несчастью своему, ещё и полюбила… привезла в Руал…
– Ну а дальше, дальше что было? – нетерпеливо спросила Аниаллу. – Ты говори, говори, – махнула она лапой, – а потом я тебе тоже кое-что расскажу. – Лапа легла на землю, за ней последовала другая, и Аниаллу растянулась во всю длину, положив на них голову и навострив уши.
– Но он, мой отец, – продолжал Анар, – как оказалось, принёс в наш благословенный город гнилостный дух иной веры, уже отравившей его изнутри, уже неискоренимой… Совет жрецов постановил изгнать его из города, а мать… мать последовала за ним, желая исцелить его от этой чудовищной болезни и вернуть назад истинным служителем Аласаис. Тогда жрецы посчитали, что и она поддалась искушению чужого, злобного божка, и когда Амиалис не пожелала по их приказу убить своего мужа и вернуться, заставили её подписать отречение. Это всё… кажется. А имя «Криан» я впервые услышал от тебя. Мать никогда не говорила мне, как зовут… отца.
– Криан, Криан ан Сай, – помолчав, проговорила Аниаллу. – Он не был чистокровным драконом – в Долине Снов Криан гостил у своей бабки-долинницы, той самой женщины, от которой ты унаследовал свой дар видений. Там он встретил твою мать. Они полюбили друг друга, поженились, и она вознамерилась привести его в Руал, чтобы посадить на трон рядом с собой. Но это было не под силу даже твоей всесильной мамаше – жрецы ощетинились и заявили, что не потерпят неалая над собой. Амиалис вспылила и принародно отреклась от престола. Потом очень об этом жалела, но было поздно. Вот и вся басня – никого она не спасала, да и Аласаис ничего ей не приказывала. В молодости Амиалис была не та, что сейчас: она самовольно, нарушив запреты жрецов, отправилась посмотреть на внешний мир, а что было дальше, я тебе уже рассказала. И летаешь ты, не творя заклятий, именно потому, что вы с воздухом и ветрами некоторым образом родственники.
– Невероятно…
– Драконы Изменчивого – существа чрезвычайно свободолюбивые. Мой маневр с лососем любой из них счёл бы величайшей бесцеремонностью. В лучшем случае. Да, в самом лучшем…
– А в худшем? – полюбопытствовал Анар.
– Чем-то вроде изнасилования. Только хуже. Внушить дракону мысль или желание – гнуснейшее из преступлений, достойная кара за которое – смерть.
Анар присвистнул.
– Остаётся порадоваться, что я полукровка… И много нас, гремучих помесей, водится в Энхиарге?
– Десятка три-четыре наберётся. Мы, алаи, славимся своей способностью иметь потомство практически от любого разумного существа, подходящего нам… хм… по размерам, что ли.
– И полукровок не считают… выродками?
– Нет. Их считают большими счастливцами, – завистливо вздохнула Аниаллу.
– С чего бы это?
– Алайская кровь значительно увеличивает природные способности, унаследованные отпрыском от второго родителя. Допустим, отец такого ребёнка был светлюком (в смысле, элаанцем), а мать – алайкой. Так вот, созданная их сынком или дочуркой молния будет лететь намного дальше, наносить большее повреждение и легче преодолевать всевозможные защитные барьеры, чем папашина. А это, согласись, приятно и достойно зависти.
– А как все эти способности передаются? На уровне тела или души? Или духа?
– Духа.
– А как именно это происходит?..
Сианай издала неслышный миру стон – поток вопросов у этого ходячего любопытства явно не думал иссякать.
Нет, она была не прочь поболтать, но временами Анар набрасывался на её память с такой жадностью, что сианай чувствовала себя матерью-кошкой, осаждаемой ватагой прожорливых котят-переростков (исхудавшая бедняга выгнулась мостиком, едва касаясь лапами земли, и смотрит на мир жалобно-жалобно, поминутно подпрыгивая, когда чей-то нос особенно сильно тыкается в её многострадальное брюшко). Анар хотел знать решительно всё и скакал с темы на тему как безумный. Пытаясь не отставать от него, Аниаллу заработала себе настоящую, добротную мигрень, от которой не помогли ни снадобья, ни чары.