Кошка, которая умела плакать. Книга 1

Ирсон не успел спросить свою спутницу, что могло её так расстроить в этом умильном зрелище – алайка снова прижала палец к виску, слушая ответ жреца Инона. Судя по всему, ответ этот ей чрезвычайно не понравился.

– Упырём был, упырём и остался, – прошипела она, выбрав наиболее оскорбительное для милосердников (известных борцов с нежитью) ругательство.

– Он отказался?

– Хуже. Он заявил, что сам этим займётся. Сам! Интересно, как он собирается без нас выследить этих заговорщиков? Вурдалак несчастный!

– Что за бред? С чего он взял, что может решать за нас? Он явно чего-то не понял. Свяжи меня с ним, Талия, я ему объясню. Подоходчивее.

– Всё он прекрасно понял, – поморщилась алайка.

– В любом случае я это так не оставлю. Где он сейчас? Я хочу с ним поговорить. Лично.

– Ничего не выйдет…

– Я не понимаю. – Ирсон начинал терять терпение. – Только что ты говорила о нём, как о старом надёжном друге, а теперь мы получаем вот это!

– Ох, Ирсон, – Талия потёрла лицо руками. – Он и есть старый верный… ну не совсем друг, боевой товарищ. Мы через столько всего вместе прошли и на многие вещи смотрим на удивление одинаково. Просто он… с причудами. Подумай только, десять лет назад для него было немыслимо, чтобы кто-то осмелился критиковать решения Веиндора и его приближённых. Да что там – чтобы вообще какая-нибудь нелюдь вздумала претендовать на место в благородных рядах слуг Милосердного! А потом в его жизни случилась я. С одной стороны, он каждой печенько… тьфу! печёнкой чувствует, насколько всё, что мы с ним затеяли, может быть полезно Веиндору и компании, но с другой – я по-прежнему остаюсь в его глазах необразованной, невоздержанной на язык, хвостатой интриганкой, растрёпой и чудачкой, дочерью главной распутницы Энхиарга. То есть существом в высшей мере недостойным, обсуждать с которым положения учения Милосердного – страшное веиндорохульство. А тут ещё ты – кабатчик ядовитый с дипломом Линдорга – появился. И туда же. Вот у него нервишки и расшалились.

К Талии постепенно возвращалась прежняя ироничная интонация. Но Ирсону от её объяснения легче ничуть не стало.

– Это глупо.

– Ну, при желании каждому из нас можно налепить на лоб ярлык «идиот клинический». Не думаю, что в наших с тобой головах много меньше мыслемусора, – похлопала себя по макушке Талия.

– И что ты предлагаешь? Дать ему делать, что он хочет, а самим… провести параллельное расследование?

– Нет. Думаю, нам стоит постараться показать ему, что мы не такие мерзкогнусные подонки, какими сейчас нас рисует его больное воображение. И всё пойдёт на лад.

– А по-моему, твоему дружку не мешает вправить мозги! Каким-нибудь радикальным способом. Я вообще танай неконфликтный, но от такого хамства, извини, яд из зубов так и прыскает. И ничего доказывать ему мне не хочется. Ещё унижаться перед всяким… – Ирсон раздражённо шаркнул ногой.

– Я предпочитаю называть это «быть снисходительным к чужим слабостям», – демонстративно-лениво зевнула Талия. – Давай не будем ему уподобляться. Никто же не предлагает тебе перед ним танец ста колец [17] выплясывать. Я сама… попытаюсь реанимировать его здравый смысл. А потом уже ты сможешь поговорить с ним в более суровой манере. И до него, глядишь, что-нибудь дойдёт, наконец… – она передёрнула плечами. – Да. Я бы сделала так, но это – твоё приключение, а не моё. И решать тебе.

– Да уж… Как ты собираешься его «реанимировать»?

– Слушай, Ирсон, у тебя, случаем, ничего не болит? – ни с того ни с сего спросила Талия.

– Нет, – опешил Ирсон.

– Жалко. Ладно, не смотри на меня так, колюсь: наш козырь в борьбе с ксенофобией, бытовыми предрассудками и религиозным догматизмом некоторых товарищей – это мой дух. Моя возня со всеми этими веиндороугодными штучками довольно сильно на нём отразилась.

– В какую сторону?

– В сторону родства с Милосердным. Как бы его жрецы от меня ни отпихивались, мы с ними служим общей цели. Наши идеалы во многом схожи, а значит, схож и дух. Если я сменю тело на человеческое, то вполне смогу обдурить какого-нибудь милосердника, выдав себя за старшую послушницу при одном из их храмов. Они чуют во мне свою.

– И перестают чуять алайку?

– В том-то и дело, что нет. Но «вонь» моей истинной кошачьей сути можно забить, если заставить «милосердниковскую» часть моей оболочки «благоухать» сильнее. А что нужно сделать с мятным листом, чтобы он хорошенько разблагоухался?

– Растереть между пальцами?

– Вот. Так и тут – её надо растревожить, то есть сделать что-нибудь веиндороугодное. Ну там – убить некроманта, принять роды, прочитать проповедь на тему «смерть – наше всё», вылечить насморк и так далее. И дело под лапой. На Инона такое благоухание действует гипнотически… хотя, нет, плохое слово – отрезвляюще оно на него действует. Он начинает видеть меня такой, какая я есть, а не такой, какой малюют гнусных кошек Аласаис ханжи из элиданской знати.

– Разве… реакция твоего духа не зависит от того, с какой целью ты всё это проделываешь?