Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

Гермия пожала плечами.

— Возможно.

— Но сами вы так не считаете?

— Я считаю, Марк, что вы чересчур дали волю воображению! Просто ваши старые ведьмочки сами искренне верят во всю эту чушь. Мерзавки!

— Однако никакого реального зла они, по-вашему, причинить не могут?

— Но подумайте сами, Марк, разве это возможно?

Я промолчал. Мысли мои были в шатком равновесии — колеблясь от света к тьме и обратно. Тьму воплощал «Бледный конь», а свет — Гермия. Добрый свет повседневности, свет разума — яркая электрическая лампочка, надежно укрепленная в патроне и освещающая все темные закоулки. Там нет ничего, совсем ничего — кроме обычных предметов меблировки. И все же — все же — свет Термин, при том, что достаточно ярок, — свет искусственный.

Мысли мои опять качнулись в другую сторону, упрямо и решительно.

— Я хочу разведать все это, Гермия. Хорошенько понять, что происходит.

— Конечно. Вы непременно должны это сделать. Это может быть крайне интересно. И даже доставить массу удовольствия!

— Хорошенькое же удовольствие! — довольно резко заметил я.

И продолжал:

— Я хотел бы просить вас помочь мне.

— Помочь? Но каким образом?

— Помочь все разузнать. И понять что к чему.

— Но, Марк, дорогой… Как раз сейчас я ужасно занята. Эта статья в журнале… И византийские древности… А потом, ведь я обещала двум моим студентам…

Она все говорила, говорила, говорила толково, разумно, и я с трудом заставлял себя слушать.

— Одним словом, — подытожил я, — у вас своих дел по горло.

— Вот именно!

По-видимому, моя сговорчивость доставила Гермии большое облегчение. Она улыбнулась мне. И опять меня кольнуло выражение снисходительной ласковости на ее лице. Так смотрит мать на поглощенного изучением новой игрушки малыша. К черту! Я уже вышел из детского возраста. И материнская опека мне уже не нужна. По крайней мере, такой матери. Моя собственная мать всегда была очаровательно безрассудна, и все вокруг, включая ее сына, с радостью опекали ее самое.

Я бесстрастно разглядывал сидевшую напротив Гермию.

Такая красивая, зрелая, духовно развитая, начитанная! И такая — как бы это выразиться? — такая… да, такая невыносимо скучная!

2

Все следующее утро я пытался застать Джима Корригана — но тщетно. Тем не менее я оставил ему записку, что буду у себя между шестью и семью и приглашаю его выпить Я знал, что человек он занятой, и потому не слишком рассчитывал, что он сумеет прийти в этот же вечер, до в десять минут седьмого он уже был у меня. Пока я наливал ему виски, он ходил по квартире, разглядывая мои картины и книги. В результате он заключил, что хотел бы быть Великим Моголом, а не измотанным делами врачом в полицейском участке.

— Хотя, признаться, — сказал он, усаживаясь в кресло, — им житья не давали женщины. А я, по крайней мере, от этой напасти избавлен.

— Значит, ты не женат?

— Боже упаси. И ты, как я вижу, тоже, судя по замечательному уюту этого свинарника. Жена бы тут в два счета навела порядок.

Я вяло вступился за женщин, заметив, что все-таки они не так дурны, как ему кажется. После чего расположился со стаканом напротив него и начал:

— Тебя, должно быть, удивляет настойчивость, с которой я домогался скорейшего свидания с тобой, но, понимаешь, произошло нечто, имеющее касательство к делу, которое мы обсуждали, когда виделись с тобой в последний раз.

— А какое мы обсуждали? Ах да, конечно! Дело отца Германа!

— Вот-вот. Но сначала скажи, знакомо ли тебе название «Бледный конь»?

— «Бледный конь»… «Бледный конь»… да нет, пожалуй. А при чем тут, собственно, этот самый конь?

— В том, что название это может иметь отношение к списку фамилий, который ты мне показал. Я был с друзьями за городом в местечке Мач-Дипинг, и они отвезли меня в старинный постоялый двор с трактиром, вернее в усадьбу, некогда бывшую постоялым двором и сохранившую название «Бледный конь».

— Минуточку! Мач-Дипинг… Мач-Дипинг… Это что, возле Борнмута?

— Миль пятнадцать от Борнмута.

— Тебе не встречался там некто по фамилии Венейблз?

— Встречался.

— Правда? — Корриган даже привстал от волнения. — Знаешь, куда ездить! Как он тебе показался?

— В высшей степени примечательная личность.

— Да? А чем примечательная?

— Главным образом силой характера. А вообще-то он калека, перенесший полиомиелит.

Корриган вдруг взволнованно перебил меня:

— Что?

— Несколько лет тому назад он перенес полиомиелит. Нижняя половина тела у него парализована.

Лицо Корригана выразило отвращение, и он откинулся в кресле.

— Кончено! Я так и думал, что это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

— Не понимаю, о чем это ты.

Корриган сказал: