Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

«Бедный Томас, он был так одинок… Его первая жена умерла за несколько лет до того, и он очень по ней тосковал».

Портрет миссис Такертон пополнялся все новыми штрихами. Обаятельная, душевная женщина, пожалевшая стареющего одинокого мужчину… Его быстро ухудшавшееся здоровье и ее преданность…

«Хотя на последних стадиях его болезни уже и речи, конечно, быть не могло, чтобы проводить время с кем-нибудь из собственных моих друзей».

Интересно, подумал я, не было ли там друзей мужского пола, которым Томас Такертон не симпатизировал? А если так, то не этим ли объясняются условия завещания?

О завещании Джинджер навела справки в «Сомерсет-Хаусе»[196]. В нем упомянуты были старые слуги, двое крестников; назначалось содержание жене — достаточное, но не слишком щедрое. Денежная сумма по доверенности и доход с нее пожизненно. Все прочее состояние, исчислявшееся шестизначной цифрой, переходило к его дочери Томазине Энн и поступало в полную ее собственность и распоряжение по достижении ею двадцати одного года и, в любом случае, ко времени ее замужества. В случае ее смерти до достижения ею двадцати одного года — и если у нее до этого времени не появилось мужа — деньги отходили ее мачехе. Другие члены семьи, кажется, не предусматривались.

Куш порядочный, оценил я. А миссис Такертон деньги любит. Сколько перевидала их она, и все проплывали мимо! Собственных денег, пока не вышла за пожилого вдовца, она наверняка не имела. А потому богатство могло ударить ей в голову. Жизнь с инвалидом мужем стесняла ее, но она предвкушала свободу: она будет вдовой еще не старой и богатой, богатой настолько, что ей и присниться не могло.

Завещание, наверное, жутко ее разочаровало. Она рассчитывала на большее, нежели умеренный доход. В мечтах она уже видела себя в путешествиях и дорогостоящих морских круизах, мысленно примеряла роскошную одежду, драгоценности или же предвкушала просто радость обладания деньгами — ни с чем не сравнимое удовольствие копить их в банке…

И вместо этого все предназначалось девчонке! Совсем молоденькой девчонке выпало стать богатой наследницей! Девчонке, которая не только не любила свою мачеху, но и не удосуживалась этого скрывать, а наоборот, всячески это подчеркивала со столь свойственной молодым резкостью. Девчонка должна была разбогатеть, если бы не…

Если бы что? Достаточно ли у меня оснований? Неужели эта светловолосая распутная вдовушка, так и сыплющая банальностями, сумела отыскать «Бледного коня» и решилась уготовить гибель своей падчерице?

Нет, поверить в это невозможно!

И все же надо убедиться точно.

— Знаете, я, по-моему, однажды видел вашу дочь, вернее падчерицу, — ни с того ни с сего вдруг проговорил я.

Она взглянула на меня — слегка удивленно, но без особого интереса.

— Томазину? Правда?

— Да. В Челси.

— Ну, в Челси… Да, такое могло быть… — Она вздохнула. — Ох уж эти современные девицы! С ними так трудно. Они совершенно неуправляемы. Это так огорчало отца Томазины. Я, конечно, ничего не могла с этим поделать. Мои слова были для нее пустой звук. Видите ли, когда мы поженились, она ведь была почти взрослая. А тут вдруг мачеха… — Она покачала головой.

— Это всегда непросто, — сочувственно сказал я.

— Я старалась проявлять терпимость, очень старалась…

— Конечно. Я в этом уверен.

— Но все было без толку. Разумеется, Том не допускал, чтобы она мне дерзила впрямую, но она прекрасно умела это сделать и в вежливой форме. Она отравляла мне жизнь. И когда она настояла, чтобы ей разрешили жить отдельно, это, строго говоря, было для меня облегчением. Но я так сочувствовала Тому. Она ведь связалась с дурной компанией.

— Я… я это понял, — сказал я.

— Бедная Томазина, — вздохнула миссис Такертон и поправила выбившуюся белокурую прядь. Потом вдруг подняла на меня глаза. — О, вы, может быть, не знаете… месяц назад она умерла. От энцефалита[197] — так неожиданно! Это болезнь молодых, как я слышала… Такая жалость!

— Да, я слышал, что она умерла, — сказал я, поднимаясь. — Большое спасибо, миссис Такертон, за то, что показали мне дом.

Мы обменялись рукопожатием. Уже у двери я вроде бы случайно обернулся.

— Да, кстати, — сказал я. — Наверное, вам известен «Бледный конь»?

Усомниться в ее реакции было невозможно. Паника, настоящая паника — ют что появилось в ее бледно-голубых глазах. Лицо под слоем пудры мгновенно побелело от страха.

— Бледный конь? О чем вы? — Голос ее едва не сорвался на визг. — Понятия не имею ни о каком бледном коне!

Теперь изобразил легкое удивление я.

— О, значит, я ошибся. В Мач-Дипинге есть весьма интересный старинный постоялый двор. Мне случилось недавно побывать в тех краях, и меня туда затащили мои друзья. Здание чудесно отреставрировано, сумели сохранить атмосферу прошлых дней. И мне почему-то вспомнилось, что там говорили о вас, но, может быть, к ним заезжала ваша падчерица или однофамилица. — Я сделал паузу. — Место известное.