Кошка Зимы

Выдохшись, я потащился домой. Завалился на постель, уткнувшись мордой в подушки, от которых пахло гадиной кошкой так, что меня мигом вставило и от усталости и следа не осталось. Так и лежал в темноте, пялясь в потолок, а перед пекущими уже, как от кислоты, зенками картинки одна х*евей другой. То Варька вся избитая, растерзанная в лапах какой-нибудь пьяной мразоты, глумящейся над нею беззащитной. А я тут дома, крючит всего, сердце ребра крушит, но ничего, ничего, бля не могу сделать! То она голая, потная, с прилипшими к шее кудряшками, скачущая на смазливом у*бке. Стонущая для него так же, как для меня. Это мое! Заткнись, змея! Не смей! Для меня!

В моменты прояснений я со всей беспощадной четкостью осознавал, до какой степени ненормально это все. Вообще днище! Пробой его сквозной! Такое в башке может твориться только у полного психа. А я не такой. Не был таким. До нее. До проклятой Варьки. Я же нормальный. Нормальный! Не маньяк какой. Ну были у меня проблемы с тем, чтобы с яростью справляться, но над этим работал. Знал за собой и старался контролировать. Так почему с первого же, первого, бля, ее появления у меня крышняк перекосило? Ведь так и было, или какого бы хера я за ней тогда в подъезд козлом поскакал. Чуть приходил в себя, остывать начинал, велел себе даже заснуть.

А потом опять в накатившей дреме вспыхивали видения одно поганей другого, и меня аж подкидывало. Проваливался в кипяток снова, варясь заживо в этом дерьме. И так до тех пор, пока, шарахаясь упырем неупокоенным по квартире, не заметил гадскую кошку, нырнувшую в свой подъезд. И все.

Следующая отчетливая картинка, отрезвившая безнадежно поздно, – Варька на коленях передо мной, голая, мокрая, с горящими ненавистью зелеными глазищами, которой я ткнул своим *баным членом в лицо. Прямо в эти припухшие, потрескавшиеся от моих недавних безумных поцелуев губы. Которыми нажраться никак не мог. И прежде чем успел опамятоваться и шарахнуться, она, не сводя с меня полного бесконечного презрения взгляда, насадилась ртом на него. Разом, глубоко, с силой, будто нарочно причиняла боль себе, но карала при этом меня. Выплевывала этим затуманившимся разом от слез, но все таким же кромсающим на части взглядом свое «насильник»!

А я… меня повело. Вдарило в бошку с такой дурью, что врезался плечом в стену, не в состоянии устоять. Отвращением к самому себе, что раскаленными крючьями наизнанку вывернуло, но и кайфом неописуемым. Вот так и становятся настоящими подонками, да? Когда все осознаешь… все… но ни хрена уже не повернуть вспять. И даже вот так ох*ительно хорошо. Как ни разу в жизни. Тварь! Я конченая тварь!

Глава 29

Ненависть и презрение не должны ощущаться вот так! Я не должна была делать этого! Я должна была зубами впиться в его проклятый член, вместо того чтобы вытворить такую гадость. Глядя в глаза этой сволочи, взять его в рот. Практически ткнуть им себе в горло до боли, желая при этом сжечь заживо глазами. На, смотри, ублюдок! И после этого ты не насильник? Не урод моральный? Не животное мерзкое? Увидь уже это и с этим же и живи, пока не сдохнешь!

Слезы хлынули ручьем, размывая четкую картинку омерзительного действа. Горло конвульсивно сжалось, выталкивая инородное. Вкус… соленый… кусачий… пряный… По горлу потек как жгучий алкоголь. А слух обжег стон. Мой мучитель издал такой звук, от которого у меня в разуме словно граната рванула. Разнося его, сжигая к чертям, вышибая все. Так могло прозвучать отчаянное страдание. Или запредельное наслаждение. Или дичайший коктейль из того и другого. Точно такой же, какой рванул по моим венам. Ярость, ненависть, презрение обратились в ничто. Похоть, тяжелая, неподъемная, неодолимая, навалилась на меня. Слезы, полившиеся градом, ослепили. Остались только ощущения и эти убийственные звуки. Удушье, все больше солено-жгучего на языке, боль в горле. Все то, что должно было ощущаться гадким, быть наказанием, укором, довести степень моей ненависти до окончательной, бесповоротной отметки… сработало с точностью до наоборот. Потому что… потому что на самом деле это ощутилось как власть. Моя власть наделять наслаждением и причинять боль. Ему. Этому гаду, поставившему меня на колени. На полу с членом во рту перед ним я, но ни черта при этом он ничем не управляет. Это было… было так похоже на чистый кайф. Это он и есть. И все осознание за считанные мгновения.

А потом Зима отшатнулся, освобождая мой рот, все еще не видимый четко через пелену моих слез, и с глухим стуком грюкнулся на колени. Я со свистом втянула воздух, которого, оказывается, не хватало, и все повернулось вспять, ударив в меня болью, обидой, унижением в сто раз сильнее изначального.

Зима схватил меня за плечи, вжал в себя, пеленая собой всю. А я завопила сипло, вывернула из плена руки, начав колотить его куда попало кулаками. Извиваться что есть сил, вырываясь из его едва не ломающего мне ребра захвата.