Кошки-мышки

Он поднялся и прошелся по комнате. Натка тоже встала. Снегирь давно шевелился под одеждой. Она выложила его на стол, завернув в шарф. Лесовичок уже сидел около топки. Они возобновили работу. Вскоре соломинка загорелась маленьким язычком. Лесовичок, не дыша, чтобы не сбить пламя, тут же прислонил к нему небольшой соломенный пучок, который держал в другой руке. Пучок вспыхнул. Старик подложил его под соломенную горку, возвышавшуюся на лопатке, и ловко засунул огонь в топку. Костерок затрещал весело заигравшим огнем. Оба радостно посмотрели друг на друга.

Снегирь на столе выбивал чечетку острым клювом.

– Я им зернышек принес, сейчас накормлю щебетуний, – ласково проговорил старичок.

Он открыл форточку и вытряхнул снегиря из шарфа наружу. Затем вынул из рюкзака сверток и вышел во двор. Натка из окна наблюдала, как он постукивал по кормушке, привлекая птиц к пиршеству.

– Что же это я? Сейчас тебя, голубушка, буду чаем потчевать. С диким медом, – широко улыбнулся он, блестя глазами, и выкладывая из рюкзака свертки со всякими дарами из соседних земель.

Водрузил на плиту тяжелый чугунный чайник.

– Вот раньше была большая семья, кто-то да присматривал за печкой, поэтому и спички никак не заведу. Далеко-то редко ухожу. А тут праздник на носу, вот и отправился на заготовки. Толстую колоду подложил в печь, да не рассчитал – до тла прогорела. А спички-то опять забыл взять, пень трухлявый.

– Скоро третьи сосульки, как один живу. Да вот еще щебетуньи под крышей пригрелись, да и те вот-вот улетят, как мышь, что квартировала в углу за кроватью. У печки теплей, но она огня боится, мохнатая бестия, – улыбнулся Лесовичок, – С ней веселей, поговорить шибко любит, варежка мохнатая. Зубки поскалить.

– А ты что так удивилась, бровки подняла? Про сосульки не поняла?

Натка утвердительно кивнула.

– Ты думаешь, у нас всё время так студёно? Э! вот и нет. И у нас в Белозимье оттепель происходит. Недолго совсем, но дружно. Снег притает, уплотнится, на саночках с ветерком можно кататься. А на крыше сосульки повиснут, как кинжалы острые и блестящие. Мальчонки мои ими драться любили, как на шпагах. Позволял эти вольности, но строго требовал опалить остриё, чтобы не поранились. Всё равно поцарапаются и бегут к мамке, к Сударушке моей, лечиться. Уже третьи сосульки как проводили её в вечность. – он опустил глаза и морщинки на лице сложились в горестный барельеф тоски и печали.

Помолчали, только чайник вдруг засопел-запел на печке.

– О чем это я говорил-то? А, – сосульки. Это означает, что новый год наступил. Так и живем – от сосулек до сосулек. Всем землям даем команду новый год начинать. Тут и в Первоцветье, это земли Ранней Весны, половодье да ключи с новой силой разливаются, бьют-веселятся. Да цветочки новые выглядывают на проталинках. А в Полноцветье, это земли Весны Бушующей, что творится! Мне не описать. Ага, киваешь, видела, – засмеялся он. – Так и дальше идет новый год по всем землям.

– Вот и праздник новогодний скоро. Ты думаешь: зачем к нам лесовички приезжают? За снегом? Бывает и так, за льдом приходят. А самое главное – за новогодним праздником. У нас сияние одно чего стоит! Во всё небо сполохи, да разноцветные картинки так и побегут. Только диву даёшься. Моя Сударушка любила смотреть. Может только это ее и примиряло с Белозимьем. Она ведь из самого Жарколетья родом. Здесь на празднике и познакомились. И осталась тут жить. А праздник у нас – и песни, и пляски, и музыка. Молодежь так и хороводится. На саночках любила прокатиться. Прижмется ко мне и смеется и боится одновременно, видно, дух захватывало.

Он приосанился, плечи развернулись, и глаза зажглись озорным блеском. Сейчас в пляс пойдет. Натка вдруг догадалась, почему Сударушка не смогла уехать в свое Жарколетье. Куда ей бежать от такого огня.

– Да видно не климат ей тут. Праздники-то быстро закончатся. Это общее для всех земель время стремительных перемен. А за ним долго у каждого свое время плетётся. Каждый своим временем наслаждается, свои плоды собирает. У нас вьюга клубится, клубится да ярится мороз. Она всё приделает и сядет вышивать или рисовать, или вязать что-то теплое из одежды. В окно смотрит и вздыхает. По своей жаркой земле скучает. Мальчишкам все уши прожужжала: Жарколетье да Жарколетье. Возила сыновей в эти края побывать. У нас двое их. Я редко ездил с ними, не по мне эта погода. А они пристрастились, да и живут теперь там. Сюда и носа не кажут.

– А может на праздники приедут? – подала голос Натка.

– Да вот, беспокоюсь о них. Не приедут – сам схожу. Как мальчишки-то наши подросли, Сударушка совсем заскучала. Я даже ходил в Первоцветье, цветочков живых ей приносил. Да, редко это бывало. Пень – он и есть пень. – печально проговорил Лесовичок.

– Она как радовалась, – его морщинки расплылись в улыбке, – возьмет и не знает, куда поставить цветы, и нюхает и рисует. Потом вышивать начнет. Вышивала душевно, очень красиво. Мою рубаху праздничную петухами разукрасила. Вот на праздник надевать буду.

Чайник прервал его воспоминания, он свистел и парил, как огнедышащий дракон.