– Здесь есть старая доска. По ней переберёмся с блиндажа через проволоку. Мы прошвырнёмся, а вы смотрите, не подстрелите нас. Мы дадим сигнал, когда вернёмся. Мы быстро, на часок.
Осторожно, с винтовками наперевес, мы с Тидом перебрались через проволоку и пошли в Кат Лай. Отыскали бордель, перепихнулись и выпили пивка перед обратной дорогой.
– Пошли, Тид, уже почти полночь, скоро будут менять посты. Будем надеяться, что твой дружок Рафферти ещё не пьян.
– Не переживай, Брекк, Рафф тоже из Сиэтла, как и я. Он хороший мужик, всё будет нормально.
Приближаясь к периметру, мы поползли в высокой траве.
– Эй! Рафферти…это Тид…мы идём.
Рафферти не отвечал.
Тид зашептал громче.
– Стой, кто идёт?
– Рафферти, идиот ирландский, это я, чёрт тебя дери…мы возвращаемся, – снова подал голос Тид.
– Dung lai, dung lai!* (стой!)
– Это Тид и Брекк, придурок!
– Назовите себя!
– Это Тид, мудило!
– Подойдите ближе.
Тут мы услышали, как Рафферти крикнул напарнику, что их атакует Вьет Конг. Из бойниц блиндажа оба часовых открыли огонь в нашем направлении.
Вокруг нас по земле защёлкали пули.
– Господи помилуй, Тид! Эти говнюки хотят прикончить нас!
– Мы свои, в бога душу мать! – заорал я. – Американцы! Тид и Брекк! Нас прислал сюда Линдон Джонсон!
Огонь прекратился.
Мы забросили винтовки в блиндаж, забрались на доску, перемахнули через колючую проволоку на крышу блиндажа, затащили за собой доску, сбросили её на землю, спрыгнули вниз и, посмеиваясь, помчались к своей палатке.
– Прости, Том, не узнал тебя!..
– Иди в блиндаж, Рафферти, ничего не было! – сказал я на бегу, закидывая винтовку на спину.
Огрести бы нам неприятностей, если б мы вздумали проучить Рафферти за стрельбу. Когда же мы увидели, что к блиндажу спешит лейтенант, мы перешли на шаг.
– Что за стрельба? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я, – наверное, засекли какое-то движение.
Лейтенант нашёл Рафферти с товарищем вдрызг пьяными. Они добили бутылку виски и, соответственно, были наказаны по 15-ой статье за распитие спиртных напитков на посту.
Рафферти доложил офицеру, что не знает, во что стрелял. Что ему показалось какое-то движение за проволокой, поэтому он открыл огонь.
– Мне показалось, что так будет правильно, сэр, – брякнул он.
Мы с Тидом решили не ходить больше в Кат Лай.
В конце концов, после захода солнца нас чуть было не прикончили…
"Мы стали бояться чего-то гораздо более сложного, чем смерть, уничтожения не столько окончательного, сколько более полного, и мы выкарабкались. Потому что…мы знали, что если задержаться, то можно превратиться в одного их тех несчастных придурков, для которых война стала смыслом жизни, и где это было?"
– Майкл Герр, американский журналист, "Репортажи"
В Кат Лай мы считали дни, каждое утро аккуратно отмечая прошедший день в календаре, а поскольку день отъезда приближался, мы начали обратный отсчёт. Нам было известно почти до минут, сколько осталось времени до посадки в "Большую пёструю птицу свободы" – в феникс, о котором мы так долго мечтали, – и отправки из Вьетнама навсегда.
Излюбленным видом календаря была фотография какой-нибудь грудастой красотки, разрезанная на 365 частей. Каждая часть нумеровалась, и каждый день очередной кусочек её пышной анатомии закрашивался маркером – "Волшебным карандашом". Половые органы мы приберегали напоследок, когда уже начинали грезить великим трахом по возвращении на родину.
Наши каски были украшены образчиками поп-искусства и информационными бюллетенями. "Почему я?" – таков был лейтмотив надписей на касках. Ещё солдаты писали названия операций, в которых довелось участвовать, свои военные прозвища, мечты и заветы.
Вот что мне запомнилось : "Виктор Чарли жрёт говно", "Я люблю Гарри", "Я Песочный человечек – усыпляю косоглазых", "Не стреляй – я скоро уеду", "Уничтожаем домашних паразитов", "Вьетнам сосёт", "Война – прекрасный опыт", "Если ты это читаешь, значит, ты где-то рядом", "Занимайся любовью, а не войной" – и огромное разнообразие символов мира.
У одного паренька на каске был намалёван комикс из журнала "Рампартс" ("Бастион"), как Господь трахает Дядю Сэма. И подпись : "Под Богом – один народ".
Другой в глубокой депрессии на бронежилете написал цитату из пьесы Юджина О'Нила "Долгая дорога в ночь" :
Я стал меньше появляться на передовой. Я больше не вызывался добровольцем, говоря себе, что мне осталось совсем немного.
Тяжелей всего было в последние 30 дней.
Чем меньше солдату остаётся, тем беспокойней он становится, особенно когда обливается потом ночью, под миномётным огнём. Как назло активность противника вокруг нашего передового района с середины октября значительно возросла.
Однажды ночью сразу за периметром был расстрелян дозор – все шесть человек. Одному из солдат до отправки в Штаты оставался один день.