Кошмар По-эта

Ширь адских туч, загромоздив проем
Небес беззвучных, ночь обволокла;
Затих привычный шорох из болот,
Над вереском осенний ветер смолк,
И больше не шептал бессонный лес,
Не знают солнца в коем тайники.
Ужасная ложбина в роще есть,
Почти без древ, а посреди – прудок,
Ничто где не звучит; то омут тьмы
(Окрас его ж неведом, ибо свет
В испуге сторонится берегов.)
Поблизости пещеры зев несет
Из бездны неторёной затхлый ток,
Что сушит листья чахлых деревец,
Окрест стоящих, рвущих зыбкий мрак
Зловещими ветвями. В мерзость ту
Лесная живность входит, редко прочь:
Я видел, как на каменном бугре,
Воздвигнутом у грота алтарем,
Исчезла тварь, пред взором лишь мелькнув.
В сей тьме я думам предаюсь, один,
В полуденной тоске, когда весь мир
Меня не помнит в радости своей.
Ночами воют оборотни здесь
И души тех, кто знал меня в былом.
В ту ж ночь не говорил со мною лес,
Молчала топь, и вереск не шуршал,
Со стоном ветер не терзал карниз
Строенья мрачного, где я лежал.
Мне было страшно спать, иль потушить
У ложа пламя тусклое свечи.
Мне было страшно в миг, когда чрез свод
На старой башне тиканье часов
Умолкло столь глубокой тишиной,
Что стук моих зубов беззвучен был.
Вдруг свет померк, и растворилось все,
Меня оставив в дьявольском плену
Сгущенной тьмы, биенья коей крыл
Наслали мерзкий гнилостный туман.
Черты чего-то, без имен и форм,
Кишели в клокотанье пустоты,
Зиявшей хаосом над морем волн
Немого страха, корчилась где мысль.
Сие я ощущал – да на своей душе
Вселенной проклятой глумливый взгляд;
Я слеп был, глух, пока не вспыхнул луч
Зловещим блеском чрез небес труху,
Открыв мне виды, что страшили глаз.
Казалось, что тот пруд, теперь в свету,
Фигуры отражал и представлял
Из мерзких недр, невиданных досель;
Казалось, из пещеры бесов шлейф
С ухмылками выкатывался зло,
Неся в дымящихся ручищах груз
Мертвецких яств на нечестивый пир.
Казалось, ветви низкорослых древ
Искали жадно, что назвать боюсь;
Удушливая, призрачная вонь
Объяла дол, и говорила жизнь
Бесплотной мерзости, восстав из сна,
В единстве сцен, сознательном почти.
Земля, лесок, пещера, озерцо,
Фигуры и замолчанное мной
Теперь светились так, как встретишь лишь
В чащобах гнилостных глухих болот,
Где лес лежит в трухе, да правит смрад.
Казалось, огненный туман накрыл
Столь памятные рощи той черты,
Воронка ж неба вихрями несла
Закваски жар рождавшихся миров
Туда-сюда чрез бесконечность тьмы
И света, перемешанных чудно;
Сознанье там имела сущность вся —
Без формы, в коей нам привычна жизнь.
От токов круговых моя душа
Отвергла плоть, как подлинную часть,
Не умалив меня потерей сей.
Исчез туман, и вид скопленья звезд —
Безмерный, дивный – трепетом пробрал.
Я в космосе зрел искру серебра,
Что отмечала знаний жалкий круг —
Его вселенной смертные зовут.
Со всех сторон, со звёздочку на вид,
Миры сверкали, нашего крупней,
Несметно жизни формами полны,
Хотя как жизнь их не постигнуть нам,
Зажатым в мыслях бренного мирка.
И как безлунной ночью Млечный Путь
Являет в блеске звезды без числа
Глазам, где солнце – каждая звезда,
Так вид тот светом лился в душу мне;
Завеса из сверкающих камней,
И каждый был вселенною из солнц.
Взирая, слушал я духовный глас,
Что наставлял, хоть и беззвучен был,
Но мысль мне нес. Желал он, я чтоб знал:
Вселенные те перед взором моим —
Лишь атом в бесконечности частиц,
Раскинулась что до эфирных царств
Жары и света, до далеких областей
Цветущих, но невидимых миров,
Что полнят мудрость чуждая и жизнь,
И дальше, к мириадам света сфер,
И к сферам тьмы, к бездонной пустоте,
Знакомой с ритмом хаотичных сил.
Тех полон дум, я море созерцал
Из бытия бескрайнего – но зрел
Без глаз: в опоре духа нет лжи чувств.
Незримый гид моей душе дал мощь,
Я все постиг, постиг одним умом.
Простерлось в мыслях время без границ,
Его спектакль пространный перемен
И принуждения с желаньем спор;
Я видел величавый ток веков,
Росли и гибли в коем мир и жизнь;
Я видел зарожденье солнц, их смерть,
Их превращение в простой огонь,
Опять рождение и смерть, их ход
Чрез вечное течение эпох,
Все время разными, но вновь и вновь
Рожденными всесилию служить.
Пока ж смотрел, я знал, что каждый миг
Длинней, чем мира нашего вся жизнь.
Вслед думы заняла пылинка та,
Где тело бренное мое взросло;
Пылинка, что родилась миг назад
И в миг исчезнет; хрупкая земля,
Эксперимент; космическая блажь,
Что в нас вселяет гордость, теша вшей
Да паразитов род; чванливых вшей,
Кого невежество рядится в лоск
И преподносит избранности ложь;
Тех вшей, кто похваляются собой
Как пиком дел Природы, мнят себя
Предметом исключительных забот
Ее загадочных всевластных сил.
Пока я вглядывался в тусклый шар,
Затерянный средь вихрей неземных,
Мой дух, пред бесконечностью представ,
Свой взгляд отвел от этой жалкой тли;
Случайности без всяких прав на жизнь,
Ничтожного земного шара, где
(Сказал мне гид небесный) не живет
Совсем достоинств, а плодятся лишь
Пороки мерзкие, болезнь небес,
На теле бесконечности нарыв;
Недуг же сам зовется человек:
Сие (сказал мой гид) частенько ткань
Творенья потрясает, лишь на миг,
Пока успокоительная смерть
Не исцелит привитую болезнь.
С досадой мысль я скорбную прогнал.
Затем насмешливо глаголал гид,
За поиск Истины коря меня;
Презреньем жгучим высшего ума
Разя мой разум и глумясь, что скорбь
Вселилась в глубине души моей.
Как будто он вернул меня в тот день,
Когда я от друзей в лесок ушел,
Чтоб одному в тени поразмышлять
О запрещенном и сорвать покров
Притворных благ и мнимой красоты,
Что ужас Правды под собой таят,
Мешая помнить людям их удел,
Даря Надежду Правде вопреки.
Когда же он умолк, огни Небес
Клубящихся исчезли в корчах мук;
Взметнувшись в вихрях мощи бунтовской,
Но несвободной от законов уз.
От циклов, эпициклов шириной
Едва ль не с космос я почти ослеп,
И слилось все в клокочущий фантом.
Вдруг блеск бесформенности пересек
Чистейшего сияния разрыв —
Обширней пустоты, что знает люд,
Но узкий здесь. Мельканье тех небес;
Созданий странных, мощь чья такова,
Что даже гид мой с трепетом притих.
На крыльях необъятности нагой
Достиг моей души небесный ритм;
Но радость заглушил объявший страх.
Вновь осмеял мои страданья дух
И выбранил за дерзновенность дум;
В лице вдруг изменившись, предложил
Взглянуть на щель, что в космоса стене;
Он предложил найти мне в ней предел;
Ту истину, что долго я искал,
Невыразимое принять смелей,
Всю Правду о подвижном бытии.
Да, предложил мне – но моя душа,
За жизнь цепляясь, знанья не взяла
И скрылась с воплем в рокоте глубин.

Вот так Лукулл наш с криком убегал

По рокоту глубин – и с ложа пал;
Уж солнцем комната озарена,
Бедняга весь под впечатленьем сна.
Но боли в членах говорят без слов:
Живут его душа и тело вновь,
Он воздает хвалу звезде своей,
Что вырвался из ужаса когтей.
И трепеща от музыки светил,
(Иль то будильник утром зазвонил?)
Пред Пантеоном он дает зарок:
Не взглянет впредь на По и на пирог.
Теперь он чувствует себя бодрей,
Поскольку мир пред ним предстал ясней;
И в чаше, где он видел только муть,
Вина достанет, чтоб рассеять грусть.
(Метафора здесь: ведь сновидец наш,
Конечно, не приемлет пьянства блажь!)
Он с радостью, с сияющим лицом
Себя воображает продавцом;
И вот дела, достиг он пониманья,
Что труд сей есть предел его желанья.
Коль Истина явила столь угроз,
Наш бард попроще ставит свой вопрос;
Былых печалей нет уж и в помине,
Плохой поэт – хороший клерк отныне!
Внимайте ж мне, марателей артель,
Кто строчит стих, невиданный досель;
Помешан кто на криках до небес
В размере кратком, долгом – или без;
Смиряйте прыть на ужине, в стихах
И будьте поумеренней в мечтах:
Быть может, раньше Музы к вам придет
Торговца или слесаря почет;
И не безумствуйте кривой строкой,
Пренебрегая смыслом и стопой,
Чтоб как Лукулл наш не стонать от снов
Из ваших По-этических трудов!