Кошмар в Берлине

Он поднимается из-за стола, стоящего посреди этой пыльной, запущенной комнаты, где на него со всех сторон словно бы с укором смотрят остатки его книжного собрания. Потянувшись, он выходит на балкон и смотрит на солнечную зелень внизу. Ни эти деревья, ни кусты, ни трава не помнят войны. Жизнь продолжается. Утешение, конечно, слабое, но лучше, чем ничего. Может, и он еще напишет свою книгу — книгу, которую все будут читать, которая будет иметь успех! Может, прямо сейчас, когда он стоит на балконе, на улицу заворачивает грузовик с остатками книг и мебели. Они все начнут сначала, они предпримут еще одну попытку — и на этот раз не сорвутся у самой цели!

Внезапно, хотя он стоит на солнцепеке, по телу пробегает озноб. Ему тяжело находиться в этом доме, где похоронено столько надежд. Он поспешно выходит на улицу, снова минует красно-белый шлагбаум и через несколько минут уже едет в электричке.

Так, мрачно думает он. Гранцов не должен считать, что я не в состоянии принимать решения и сваливаю свои проблемы на окружающих. Я хочу все выяснить до того, как придет грузовик.

Вскоре он уже шагает через эпицентр разрушений. Мало людей осталось на этих улицах, где семь лет назад кишели целые толпы — ни пройти ни проехать. Теперь шагай хоть по проезжей части — о машинах можно не беспокоиться: даже если кто сюда и заедет, то тащится еле-еле, лавируя между выбоинами в дорожном покрытии.

Долль тоже идет медленно. Руины залиты солнцем, кругом царит покой, в воздухе — неистребимый запах пыли и гари. Некоторые берлинцы надеялись, что развалины вскоре зарастут зеленью. Но мы живем не в джунглях, да и матушка-земля погребена под камнями — до сих пор ничего не проросло! Ни травинки, ни стебелька…

А раз так, дорогой мой, говорит Долль сам себе, то чему же ты удивляешься, на что жалуешься? Руины так быстро не зарастают — это и тебя касается, да-да, тебя в первую очередь! Ты уже немолод, а вспомни, каким ты был год назад — развалина, а не человек! Уже забыл, как лежал тогда в гигантской воронке, в которую превратилась вся Германия, а то и весь мир, и уповал на помощь «Большой тройки»? То-то же! Все-таки с тех пор многое изменилось в лучшую сторону. Кое-какая трава на руинах проросла. Имей терпение и иди дальше своей дорогой!

И он идет своей дорогой, и буквально через сотню шагов эта самая дорога приводит его к большому, неухоженному зданию, высящемуся среди развалин, — раньше здесь размещался Трудовой фронт. Он поднимается по лестнице, никто не спрашивает, зачем он пришел, не требует, чтобы он для начала заполнил анкету — родился, крестился, проживал; он идет к предпринимателю, и предприниматель этот человек современный.

Он открывает дверь и видит издателя Мертенса — безо всяких там секретарш, помощников и администраторов.

Десять минут спустя он покидает бывший штаб Германского трудового фронта. Гранцов оказался прав: Мертенс — человек не мелочный. Никаких разглагольствований, препирательств, попреков. Вопрос, краткое раздумье — и «да» в ответ.

Под мышкой у Долля сверток — ему подарили издательские новинки, — нагрудный карман распух от денег. А значит, не придется увеличивать прорехи на книжных полках и от долгового ярма он наконец-то избавится. Нужно просто работать, упорно и вдохновенно, и все будет хорошо.

Хотя почтовое отделение есть недалеко от его дома, как раз у остановки трамвая, небольшое и немноголюдное, он ищет почту здесь, среди развалин, расспрашивает прохожих. Ему не терпится покончить с делом, которое давно его гнетет. Он долго петляет среди завалов и руин и наконец находит здание почты: оно тоже изрядно пострадало, и народу в нем тьма.

Он долго топчется в очереди; наконец ему выдают ручку, бланки для почтовых переводов и квитанции. Пристроившись к высокому бюро, он начинает заполнять бланки. Суммы фигурируют немалые: понадобится много времени, много месяцев работы, прежде чем он сможет погасить задолженность. А сколько чудных вещиц они могли бы купить на эти деньги! Их обиталище стало бы напоминать человеческое жилье, а не звериное логово, если бы они не выбросили бездумно столько денег на эти поганые «вещества», на эту дрянь, которая к тому же подорвала их здоровье!

Но об этом Долль думает лишь мимоходом — он с наслаждением выписывает переводы, с глубоким чувством облегчения вычеркивает имена кредиторов из списка, который всегда носит при себе. Пока что он не может заплатить всем, через неделю он получит в издательстве остаток задатка — и тогда положит конец всему этому безобразию!

Когда Долль час спустя выходит на улицу, бумажник у него опять тощий, но сердце, кажется, бьется громче и мощнее — так легко у него на душе. Он больше не думает о том, что на развалинах не растет ни травинки, он и развалин-то не замечает. Он освободился от тяжкой, давно мучившей его обузы, он ясно видит дальнейший путь… Внезапно он начинает торопиться — ему хочется поскорее вернуться домой. В эту унылую, грязную дыру — внезапно в своих мыслях он называет ее домом!