Кошмар в Берлине

— Прошу вас, — послышался голос, и в дверях они увидели доктора Сезама, того самого знаменитого доктора Сезама, который, по слухам, пленил половину жителей города и четверть населения провинции добротой своего сердца. Как бы то ни было, он издал популярную брошюру о проблемах сексуального свойства, поэтому Пиннеберг, набравшись храбрости, написал ему и попросил принять Барашка.

Доктор Сезам стоял в дверях:

— Прошу вас.

Доктор Сезам поискал у себя на столе письмо Пиннеберга.

— Вы писали мне, господин Пиннеберг, что не собираетесь пока заводить детей, потому что недостаточно обеспечены.

— Да, — ответил Пиннеберг, явно смутившись.

— Раздевайтесь, — обратился врач к женщине. — И вы хотите быть уверенной, абсолютно уверенной…

Его глаза недоверчиво усмехались за стеклами очков в золотой оправе.

— Я прочитал в вашей книге, — говорит Пиннеберг, — что эти пессуарии…

— Пессарии, — поправил его врач. — Да, но не каждой женщине они подходят. К тому же не совсем удобны в использовании. Не уверен, есть ли у вашей жены навык… — И он взглянул на нее.

Она начала раздеваться — блузка, юбка — высокая, со стройными длинными ногами.

— Ну, пройдемте, — сказал врач. — А вот блузку, юная дама, снимать было необязательно.

Лицо Барашка залил румянец.

— Оставьте ее здесь и пойдемте. Мы сейчас, господин Пиннеберг.

И они прошли в соседнюю комнату. Пиннеберг не сводил с них взгляда. Доктор Сезам едва доходил «юной даме» до плеча. Пиннеберг в очередной раз убеждается, как она восхитительна — лучшая в мире, единственная на свете. Он работает в Духерове, она же здесь, в Плаце, они видятся раз в две недели, потому волнение его не отпускает, а желание не угасает.

Он как мог вслушивался в то, что происходило в соседней комнате: тихим, мягким голосом врач о чем-то спрашивает, шумно перебирает в металлическом лотке инструменты, этот звякающий звук Пиннеберг слышал в кабинете дантиста — неприятный звук.

И вот впервые он не узнал голоса своего Барашка — очень громкого, звонкого, это был почти крик: «Нет! Нет! Нет!» — и еще раз: «Нет!». И совсем тихо: «О Боже!»

Что там творится? Пиннеберг — три шага — и подошел к двери. Говорят, врачи те еще развратники… Но тут он снова услышал голос доктора Сезама, но не смог разобрать ни слова. Слышно было только, как вновь звякнул инструмент.

И долгое молчание.

Лето в самом разгаре, середина июля, невероятно ослепительный солнечный свет и очень синее небо. Морской бриз колышет ветви деревьев, и они норовят «заглянуть» в распахнутое окно. В детстве Пиннеберг знал одну песенку, которая сейчас вдруг вспомнились ему:

Ветер, ветер, суховей,
Улетай от нас скорей!
В новой шляпе мой сынок,
Будь с ним ласков, ветерок!

Из приемной доносились голоса. Для тех, кому они принадлежали, время растянулось в бесконечность.

«Вам бы мои заботы. Мне бы ваши…»

Они вернулись. Пиннеберг вопрошающе уставился на Барашка. Ее широко раскрытые глаза говорили о том, что она сильно напугана.

На ее бледном лице вдруг появилась улыбка, сначала слабая, но постепенно она становилась все шире и наконец расцвела пышным цветом. А доктор в углу спокойно мыл руки, посматривая через комнату на Пиннеберга. И вдруг проговорил:

— Слишком поздно, господин Пиннеберг, с предупреждением. Дверь заперта. Думаю, уже второй месяц.

У Пиннеберга перехватило дыхание. Вот так удар! Но его реакция была мгновенной.

— Доктор, но это невозможно! Мы были осторожны. Да этого не может быть. Ведь правда, Барашек…

— Милый, — ответила она. — Милый мой…

— И тем не менее это так, — прерывает ее врач. — Ошибка исключена. И поверьте мне, господин Пиннеберг, дети брак только укрепляют.

— Но доктор, — прошептал Пиннеберг, дрожащими губами, — я зарабатываю сто восемьдесят марок в месяц! Господин доктор, смилуйтесь!

Доктор Сезам уже так устал. От всего этого. Он прекрасно знает, что будет дальше, он слышит это каждый день — по тридцать раз.

— Нет, — ответил он. — Нет. Не просите. Вопрос закрыт. Вы оба здоровы. И зарабатываете нормально. Нормаль-но.

— Господин доктор, — не в силах побороть волнение, канючил Пиннеберг. У него за спиной Барашек поглаживала его по голове.

— Успокойся, родной, успокойся! Мы справимся.

— Но ведь это совершенно невозможно… — надтреснутым голосом все повторял Пиннеберг — и утих, когда в комнату вошла сестра.

— Господин доктор, вас к телефону.

— Поймите же, — продолжал врач. — Вы еще рады будете — помяните мое слово. А когда ребенок родится, не медлите, приходите. Вот тогда и поговорим о мерах предохранения. И не верьте диетам. Значит, так… Мужества вам, юная дама!

Он пожал Барашку руку.

— Я должен… — проговорил Пиннеберг, доставая кошелек.

— Ах да, — уже в дверях врач снова одарил молодых людей оценивающим взглядом. — Пятнадцать марок, сестра.

— Пятнадцать… — протяжно промямлил Пиннеберг и посмотрел на дверь, за которой скрылся доктор Сезам. Он не спеша вынул бумажку в двадцать марок, нахмурился, глядя, как сестра выписывает квитанцию. Как только она оказалась у него в руках, лицо его оживилось.