Кошмары

– Видите ли, – начал он, – вам совершенно верно сказал капитан Дюфресн, или как его там звали: этот дом действительно заслужил звание «бунгало легиона». Здесь офицеры ели и пили; очень часто я приглашал и простых солдат сюда, на веранду. Верьте, что мне очень часто приходилось встречать интересных типов: людей, прошедших через огонь и воду и наряду с ними – детишек, ищущих лишь материнской ласки. Легион был для меня настоящим музеем, фолиантом, в котором я всегда находил новые сказки и приключения. Молодые все рассказывали мне; они были рады, когда им удавалось застать меня одного, и тогда раскрывали мне душу. Видите ли, это действительно правда, что легионеры любили меня не только за мое вино и за несколько дней отдыха у меня в доме.

Вы знаете этих людей и знаете, что они привыкли считать своей собственностью все, что только им попадается на глаза, что ни один офицер и ни один солдат не задумается в одно мгновение прикарманить себе то, что ему понравится и что плохо лежит. И что же, в течение двадцати лет только один легионер однажды украл у меня что-то, и товарищи убили бы его, если бы я сам не заступился. Вы этому не верите? Да и я сам не поверил бы этому, если бы кто-то другой рассказал мне это. Эти люди действительно любили меня, и любили потому, что чувствовали – и я искренно люблю их. Как так получилось? Как вам сказать? Понемногу. У меня нет ни жены, ни детей, и я живу здесь один долгие годы. Легион – это было единственное, что напоминало о родине, что хоть немножко делало для меня Светлый Поток немецким, несмотря на французский флаг. Я знаю, все приличные граждане у нас на родине зовут легион сбродом, считают легионеров жалкими отбросами нации, подонками каторги, пригодными только для смерти. Но отбросы, которые Германия выбрасывает на мои берега, эти подонки, никуда не годные на нашей прекрасно организованной родине, скрывают среди себя шлак таких редких цветов, что сердце мое радовалось при виде его. Шлак! За него не дал бы и гроша ювелир, который продает громадные бриллианты в толстых золотых кольцах богачам. Но дети собирают шлак на берегу. Дети и такие старые дураки, как я, да еще сумасшедшие писатели, как вы, которые то и другое вместе – дети и дураки! Для нас сей шлак имеет большую цену; мы не хотим, чтобы он пропал зазря. Но легионеры все же погибают. Неизбежно, один за другим. И та обстановка, при которой они погибают, терпя нечеловеческие муки и страдания, нечто такое, к чему нельзя привыкнуть, нельзя перенести. Мать еще может видеть, как умирают один за другим ее дети, двое или трое. Когда наступит конец, ее горе рано или поздно притупится. Но я отец легиона, видел, как умирают тысячи детей. Они умирали каждый месяц, каждую неделю. И я не мог ничем помочь, ничем. Вот видите ли, потому-то я и собиратель: я не в состоянии больше видеть, как умирают мои дети. И как они умирали!