Кошмары Грейнджер (ЛП)

Следующие несколько дней это стало рутиной.

Он приходил к ней, чтобы покормить, помыть и изнасиловать.

В таком порядке.

Первую ночь она провела, смотря на ночное небо в кромешной тьме, пока звезды двигались мимо, сознание металось и боролось в попытке найти зацепки. Она оказалась в шахматной партии, половина которой уже была сыграна, с победами, поражениями и стратегией, по которым она видела только результат, не зная, как они прибыли к этому моменту.

Шрам через его лицо был напоминанием ее близкой победы. Она почти выиграла, без понятия, как, но ее негодование трасформировалось в горящую мотивацию. Она должна узнать, как убить его, она должна выкарабкаться из этой ситуации, именно так, как она сделала это в прошлый раз.

Казалось, его нервировало ее сопротивление, и он оставался паталогически контролирующим.

Было ясно, что она отказывалась есть, мыться или сотрудничать с ним до того, как он изменил ее память, и что он не был против. Но что-то изменилось. Когда он прибыл на следующее утро, он трасфигурировал новое кресло, чтобы наблюдать за ней. Было похоже, что она принял новую тактику с чувством ленивого любопытства.

— Ты можешь упорствовать, — начал он, — Империус будет рад тебе помочь.

Она все равно отказалась.

Он приходил дважды, утром и вечером. Принуждая ее проклятьем Империус. Заставляя ее есть еду, которая появлялась на столе, потом мыться в ванне под его взором.

Он снял проклятье Империус, когда вдавил ее в кровать. Его глаза были темными от желания, когда она пиналась, и билась, и царапала его. То же самое было в кошмарах, где его насилие было наполнено стремлением к эффективности, но сейчас у нее было стойкое чувство, что что-то его удерживает, как ревущий ветер, бьющийся в дверь, и скользкие движения между ее ног чувствовались более омерзительными, чем в кошмарах.

Зашив ее там внизу, он привязывал ее запястья к кровати магическими веревками и проверял ее покои, перед тем как трансгрессировать прочь.

Ванна всегда была пустой, когда оковы спадали. Ее бедра были холодными и скользкими, потом липкими по прошествии времени, с ее кровью и его семенем между них.

Это было омерзительно.

Но она была занята.

Когда его не было рядом, она яростно искала знаки ее предыдущего состояния. На нижней стороне античного столика, который он принес для приема пищи, она нашла маленькие полумесяцы состриженных ногтей.

Восемьдесят четыре штуки.

Если это она их тут оставила — а гарантии не было, отметила она мрачно — у нее совсем мало недель до начала фертильного периода. Она была здесь уже полтора месяца. Ноготь с ее указательного пальца идеально подходил к одному из полумесяцев, и она отскочила, с волнением пересекая комнату.

Тикающие часы отсчитывали время.

Она не могла перестать думать о целительнице или Лавгудах. Долохов игнорировал все вопросы о них, но она знала, что верить ему все равно нельзя.

Она смотрела на ковры и думала, не были ли здесь убиты Луна или ее целительница.

Также она чувствовала гулящую энергию в своем шраме, рассекающим грудь — как покалывание, которое бывает от враждебных чар, таких как в Гринготтсе. Если это семейное поместье, она посчитала, что магия Долохова на ее шраме как-то взаимодействует с этими чарами. Она пообещала себе протестировать это, когда ее сила вернется.

Она была измучена пытками и дала себе слово, что проведет расследование позже, после отдыха в кровати или пустой ванной. Она не хотела быть пойманной в процессе тщательного изучения своей тюрьмы, и она слышала треск трансгрессии снаружи несколько раз в течение дня.

Он недалеко.

Единственное, что она заставила себя сделать, даже несмотря на то, что ее руки ныли от усталости, это заплести волосы в косу. Мысль о его руках в ее распущенных волосах пробуждала в ней гнев, и ее инстинкты помогали ей чувствовать себя спокойнее с заплетенной косой на ее спине.

Когда она услышала завывающий ветер и посмотрела вверх, она увидела голые черные ветки, бьющиеся в окно.

Это был лес из ее кошмара, о котором она рассказала Гарри.

Она закусила губу. Сколько лесов подходят под ее описание? Она посмотрела на небо через окно и сжала кулаки.

Облака медленно проплывали мимо.

***

Пролетело два дня, и ее сила начала к ней возвращаться.

Гермиона начала ощущать грусть и волны сожаления. А еще злость, доставляющая ей боль в челюсти от стискивания зубов по ночам. Каменная тюрьма — была ли это модифицированная старая башня — нависала над ней в тишине, и она не слышала даже пения птиц.

Но утром на третий (из того, что она помнила) день ее заключения, после того, как Долохов трансгрессировал прочь, она почувствовала желание мстить. Она обнаружила себя на кровати в сбившимся на бедрах голубом платье, медленно дышащей и с руками на влагалище.

Долохов всегда уделял повышенное внимание ее кровотечениям. Он всегда проводил рукой по ее окровавленным бедрам, когда вколачивался в нее, и смотрел с особым вниманием, что заставляло ее кожу трепетать от отвращения.

Это был последний раз, когда она чувствовала эту боль.