Космер: Тайная история

– Никто не любит женщину, которая им управляет. Они ей не доверяют, говорят, что она ледащая и злая. Дескать, раздает еду только потому, что хочет хорошо выглядеть в глазах чиновников, которые следят за этим местом.

– Если выражаться вам под стать, госпожа, еда есть еда.

– Да, – сказала Крадунья. – Просто… почему так тяжело принять обед, который кто-то тебе дает?

– Уверен, вы переживете это унижение, госпожа.

К сожалению, он был прав. Она слишком проголодалась, чтобы произвести хоть немного крути, и потому выглядела обычной малолеткой-попрошайкой. Но все-таки Крадунья не двинулась с места.

«Люди нынче разучились слушать». Неужели Крадунья и впрямь слушала? Обычно она так и делала, верно? И вообще, с чего вдруг маленькая беспризорница этим озаботилась?

Засунув руки в карманы, Крадунья поднялась и пошла по людной улице, уворачиваясь от тех, кто пытался ее ненароком шлепнуть или ударить. У местных был странный обычай: они хранили сферы нанизанными на длинные нити, даже те, которые клали в мешочки. У всех денег, какие ей случалось видеть, имелись отверстия в стекле, как раз для этого дела. Интересно, а если надо было отсчитать точную сдачу? Они что же, снимали с нити всю ледащую кучу, а потом опять нанизывали?

По крайней мере, они использовали сферы. Люди, живущие дальше к западу, предпочитали осколки самосветов, иногда вставленные в куски стекла, иногда нет. Ох уж эти ледащие штучки – потерять их было проще простого.

Люди так злились, когда она теряла сферы. Они странно относились к деньгам. Слишком переживали из-за того, что нельзя съесть, – хотя, думала Крадунья, наверно, потому сферами и пользуются вместо чего-то рационального, например мешков с едой. Если и впрямь обменивать что попало на еду, народ быстро съест все деньги, и что тогда случится с обществом?

Приют «Свет Таши» был высечен в скале в углу, образованном соединением двух улиц. Главный фасад здания, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет, выходил на широкую улицу иммигрантского квартала. Другая сторона выходила на необычно просторный переулок, в котором было несколько рядов сидений, образующих полукруг, как в театре, – хотя посередине все разломали, чтобы сделать проход. Переулок тянулся вдаль, но не выглядел таким убогим, как другие. В некоторых лачугах даже имелись двери, а донесшееся откуда-то эхо чьей-то отрыжки прозвучало почти изысканно.

Беспризорники советовали не приближаться со стороны улицы, которая предназначалась для официальных лиц и настоящих людей. Попрошайки должны были подходить со стороны переулка, поэтому Крадунья миновала каменные скамьи маленького амфитеатра, где сидели несколько стариков в шиквах, и постучалась. Над дверью приюта виднелась резьба, выкрашенная в золотой и красный цвета, но Крадунья не могла прочитать буквы.

Какой-то юноша распахнул дверь. У него было плоское, широкое лицо – подобное Крадунья привыкла видеть у людей, родившихся не совсем такими, как остальные. Он окинул ее взглядом, затем указал на скамейки.

– Сядь там. Еда будет позже.

– Насколько позже? – спросила Крадунья, уперев руки в бока.

– А что такое? На свиданку спешишь? – спросил молодой человек и с ухмылкой повторил: – Сядь там. Еда будет позже.

Она вздохнула, но уселась рядом с беседующими стариками. У нее сложилось впечатление, что это люди из дальних трущоб – они пришли сюда, к просторному кругу, высеченному в устье переулка, где были ступеньки, на которых можно сидеть, и дул легкий ветерок.

Солнце клонилось к закату, и улицы-щели все глубже и глубже погружались в тень. Вряд ли найдется достаточно сфер, чтобы озарить ночь; люди, вероятно, лягут спать раньше, чем обычно во время Плача. Крадунья съежилась на сиденье, Виндль скорчился рядом с ней. Она таращилась на дурацкую дверь в дурацкий приют, и дурацкий желудок урчал.

– Что случилось с тем молодым человеком, который открыл дверь?

– Не знаю, – ответила Крадунья. – Некоторые люди рождаются такими.

Она ждала на ступеньках, слушая, как болтают и хихикают мужчины-ташикки из трущоб. Наконец в устье переулка показалась фигура, – похоже, это была женщина, закутанная в темную ткань, а не в настоящую шикву. Может, это была чужестранка, пытающаяся сойти за местную и скрыть, кто она такая.

Женщина громко всхлипнула, держа за руку достаточно взрослого ребенка – лет десяти-одиннадцати. Она подвела его к порогу приюта и крепко обняла.

Мальчик смотрел прямо перед собой, ничего не видя и пуская слюни. На голове у него был шрам, почти заживший, но все еще ярко-красный.

Женщина потупилась, потом ссутулилась и тихонько удалилась, оставив мальчика одного. Он просто сидел и смотрел перед собой. Не ребенок в корзинке, нет – такое бывало лишь в детских сказках. Вот что на самом деле происходило в детских домах, по опыту Крадуньи. Люди оставляли детей, которые были слишком большими, чтобы заботиться о них, но не могли позаботиться о себе сами или внести вклад в семью.

– Она… просто бросила этого мальчика? – в ужасе спросил Виндль.