Космические оборотни

Я вспомнил слова Майлин и Малика о том, что Тасса, готовившиеся стать Певцами, поселяются на время в тела животных. В чьем теле жила Майлин, когда бегала по холмам? Была ли она Борском, Симлой или кем-нибудь из тех, кто сейчас сопровождает меня? Имело животное выбор или назначалось? Или же это происходило случайно, как было со мной, потому что барск был болен и оказался под рукой?

В течение дня я дважды выходил на открытое место, скрываясь, как мог, и смотрел, нет ли каких-либо путешественников. При второй вылазке я заметил отряд, ехавший к холмам. Но эти всадники были под знаменем какого-то лорда, вооруженные, возможно, только что завербованные, и они были довольно далеко к югу. Я знал, что никого из нас они не смогут увидеть.

К ночи наше нетерпение возросло. Мы держались на ногах, ходили из стороны в сторону по линии, которую сами наметили. Мне пришлось оставаться с пустым брюхом, потому что я не мог унюхать дичь. Зато воды было достаточно, и я решил, что не умру, если и похожу голодным.

К полуночи пришло сообщение:

— Идет!

Я подумал, что только одна особа могла вызвать такое сообщение от тех, с кем я разделял ночное бдение.

— Майлин! — послал я в ночь настоятельный мысленный зов.

— Иду! — пришел ответ, тихий, шепчущий, если можно так выразиться о мысли.

— Майлин, — сообщил я по контрасту как бы криком. — Беда, берегись. Жди. Дай нам знать, где ты.

— Здесь.

Мысль прозвучала громче, и это было сигналом для нас выскочить из кустов и травы.

Она появилась в лунном свете на своем верховом казе. После сумрачного дня, ночь была ясной, Три Кольца горели во всем своем великолепии. На Майлин был плащ, голова покрыта капюшоном, так что мы видели не женщину, а всего лишь темную фигуру на раскачивавшемся казе. Я бросился к ней широкими прыжками.

— Майлин, беда!

— Что?

Ее мысленный вопрос снова спустился до шепота, как будто вся сила ушла из нее, и она держалась только усилием воли. Меня щипнул страх.

— Майлин, что случилось? Ты не ранена?

— Нет. Что произошло?

Ее вопрос прозвучал громче, тело выпрямилось.

— Люди Озокана напали на лагерь.

— А Малик? А маленький народ?

— Малик…

Я заколебался, не находя способа выразиться лучше.

— Малик умер. Остальные здесь, со мной. Мы ждали тебя. В лагере засада.

— Так!

Это слово прозвучало, как удар хлыста.

Ее усталости как не бывало.

— Сколько их там?

— Человек двенадцать. Озокан ранен, командование принял другой.

В моей злобе присутствовали ненависть и нечто обжигающее, а в той волне эмоций, что исходила от Майлин и теперь коснулась меня, были только холод и смерть. Это была настоящая бездна, и я невольно подался вперед, как будто увертывался от удара.

Лунный свет заискрился серебром на ее жезле, и из жезла полился свет, когда она подняла его перед моими глазами.

У меня закружилась голова. Майлин запела сначала низким бормотанием, которое входило в душу, пульсировало в венах, нервах, мускулах. Пение становилось все громче, западало в голову, изгоняло все, кроме стремления к цели, к которой она призывала нас, и делала из нас единое оружие, державшееся в ее руке крепче, чем меч в руках жителей равнин.

Я увидел, как ее серебряный жезл двинулся, и послушно пошел за ним, как и вся остальная мохнатая группа. Майлин и ее присягнувшие-на-мече выступили в поход.

Я ничего не помню из этого путешествия с холмов, потому что я, как и те, что шли со мной, был полон только одним стремлением утолить жажду, вызванную во мне песней Майлин — жажду крови.

И вот мы тайно подползли к лагерю. Он выглядел пустынным, только казы били копытами и кричали в своих загонах. Но мы чуяли, что те, на которых мы охотимся, еще здесь.

Майлин снова запела — а может быть, во мне все еще звучало эхо ее прежней песни — и пошла вниз по склону, покачивая жезлом. Ночью жезл горел в лунном свете, и теперь, когда уже светало, он все еще сверкал, и из его верхушки капал огонь.

Я услышал в лагере крик, и мы кинулись туда.

Это люди обычно имели дело с животными, которых считали низшими существами: охотились на них, убивали, приручали. Но животные, которые не боялись человека, которые объединились, чтобы убивать людей — такого просто не могло быть, это противоречило природе, люди это знали, и поэтому необычность нашего нападения с самого начала выбила их из колеи.

Майлин продолжала петь. Для нас ее песня была призывом, поощрением, чем она казалась изгоям — не знаю, но помню, что двое людей в конце концов бросили оружие и покатились по земле, зажимая уши и издавая бессмысленные вопли. Так что расправиться с ними было нетрудно. Конечно, не всем нам везло, но мы узнали об этом только после того, как песня кончилась. Мы остались в лагере и подсчитывали потери.

Я как бы проснулся после яркого, страшноватого сна. Увидев мертвецов, одна часть меня знала, что это сделали мы, но другая проснулась и отогнала все воспоминания.