Космология монстров

Дорогой Ной,

Нелепая штука – любовь. Химический дисбаланс в организме, что-то вроде болезни. Мы подхватываем ее на некоторое время и сходим с ума, но что случается, когда она проходит? Если нам «повезет», мы лишь обременяем себя несовершенным браком, ипотекой и несносными, обиженными, вечно нуждающимися в чем-то детьми. Наши амбиции, мечты и потенциальное величие угасают под гнетом желания получить человеческий контакт и несколько оргазмов (каких-то кратковременных телесных сокращений, которые можно легко достигнуть самостоятельно). И все же 99 % музыки, живописи, литературы и кино посвящено любви. Люди продолжают делать вид, будто это самая лучшая, самая естественная вещь на свете. Мы посвящаем бесконечные песни болезни, оставляющей после себя множество шрамов.

А знаешь, что хуже заражения любовью? Болеть и делать вид, будто тебя это не касается. Сказать «отвали!» после того, как тебе решили открыться. Хуже всего, что в глубине души она знает правду о себе, но все равно позволила какому-то подонку себя запугать и вынудить написать все это. Почему у сволочей в этом мире так много власти? Я не понимаю.

В конце не было ни шутливого приговора, ни обнадеживающего послания. Письмо просто прерывалось. Я подошел к комнате Юнис и постучал в дверь. Она открыла мне растрепанная, с опухшим лицом.

– Чего тебе, Ной?

Я заглянул за ее спину в темную комнату, и на секунду мне показалось, будто я вижу широкое и глубокое пространство – огромный сказочный бальный зал с окнами от пола до потолка, полными лунного света. Я посмотрел на усталое, нетерпеливое лицо Юнис, затем снова в комнату. Впечатление пропало. Теперь комната выглядела как обычно: аккуратная, полная книг, с маленьким телевизором на комоде, из которого лился бледный голубой свет.

Я показал ей записку.

– Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Все хорошо, – сказала она.

– По твоему виду не скажешь.

– Со мной все хорошо, – повторила она, отчеканив каждое слово. – Я думала, тебе нравится читать про то, что у меня на уме. Но если ты недостаточно взрослый, чтобы понять, о чем там…

Она протянула руку к записке.

– Нет, нет, – сказал я и отошел. – Наверное, я слишком остро отреагировал. Извини за беспокойство. И… за другое тоже… ну, ты поняла.

Она поморщилась.

– Поговорим позже.

12

На следующий вечер, когда ушли последние посетители, я отказался от позднего ужина в компании с Кайлом и Донной и задержался, чтобы помочь маме закрыть кассу. Она пересчитывала дневную выручку.

– Я переживаю за Юнис, – сказал я.

– Что так? – спросила она, не поднимая взгляда от денег.

Я рассказал ей о своих опасениях (скрыв сексуальность Юнис), и когда закончил, мама откинулась на спинку стула и потерла глаза тыльной стороной ладони. Я впервые заметил седые пряди в ее волосах и глубокие морщинки вокруг рта. В этом году ей исполнился пятьдесят один год, но до сих пор я не осознавал, что она действительно стареет.

– Юнис всегда была такой, – сказала она. – Ссора с подругой может обострить ситуацию, но пока она принимает лекарства, нам остается только ждать. Ничего, поправится.

– В этот раз все иначе, – сказал я.

Мама подняла брови.

– Иначе?

Неужели она действительно ничего не видит? Разве она не заметила перемены Юнис, когда в нашу жизнь вторглась Брин? Неужели ничего не подозревала?

– Ты правда ничего не понимаешь? – спросил я.

Мама холодно посмотрела на меня, словно призывая выкладывать все как есть, чтобы нарушить зону отчуждения, возникшую между нами после исчезновения Сидни. Но я все же смолчал, и она продолжила считать деньги.

– Я понимаю, что ты беспокоишься о своей сестре, но поверь, все будет хорошо.

Однако когда мы вернулись домой, на верхней полочке ванной комнаты я обнаружил новую записку Юнис, начертанную от руки: