Космонавт из Богемии

Мне оставалось две минуты жизни, и я потянулся к своему другу. Когда я крепче схватился за его ногу, она отвалилась от тела как пиявка, выпустив пузырьки серой жидкости. Его губы и мех на брюхе стали липкими от шоколадно-ореховой пасты. И тут я их увидел, тех самых горомпедов – их яйца, обитающие в его волдырях, заползли на мой скафандр и проникли внутрь. Они кишмя кишели в моих подмышечных волосах. Я брыкался, отскакивая вместе с Ганушем от русского корабля, чтобы еще ненадолго оттянуть спасение. Коготь был уже у моих ног, и у меня побежали мурашки в ожидании прикосновения.

Я понял, что случилось бы, если бы Гаха решил умереть во имя принципов. Он получил бы пулю в голову, и жадные до славянских рабов арийцы покорили бы наших защитников, трупы богемцев окрасили бы воды Влтавы в красный, медленно плывя на запад, в качестве подарка наивному Чемберлену. Я увидел горящую Прагу, а замок, в котором жили самые впечатляющие короли Европы, разграбили бы жадные и полные ненависти немецкие мальчишки; прекрасные деревенские девушки с веснушками на щеках прятались бы под кроватями от офицеров с несвежим дыханием; моравские виноградники сровняли бы с землей гусеницы танков; чистые ручьи и холмы Шумавы испещрили бы рытвины от гранат, а лес исчез. Гаха принял решение. Умереть было бы слишком просто.

Коготь схватил меня за лодыжку с нежностью матери, берущей на руки новорожденного. И потащил.

– Я хотел бы, чтобы ты полетел со мной, – сказал я Ганушу.

Я почувствовал, как он съежился. У него отвалилась еще одна нога.

– Осталось не так долго, – отозвался он.

– Ты меня спас, – сказал я.

– Ты чувствовал бы себя лучше, не будь я реальным?

– Нет.

– О чем ты сожалеешь? – спросил Гануш.

– Сейчас, когда я знаю, что выживу, у меня миллионы сожалений.

– Странно.

– Не уверен, что я хочу вернуться. Чтобы жизнь снова делилась на утро и вечер. Стоять прямо, ногами на земле.

– Тогда не улетай, тощий человек.

Хватка Когтя стала крепче. Интересно, русские видели друга в моих объятиях?

– Я хочу умереть внутри тебя, – сказал Гануш. – Отвези меня в какое-нибудь красивое место. Я тоже покажу тебе, откуда я родом. Мой дом.

Горомпеды ползали по моей щеке, напоминая стикер, который однажды приклеила к ней Ленка. Я вспомнил, как было больно, когда я отдирал его от бороды, выдрав клок волос.

Это будет моим последним даром Ганушу. Я не стану защищаться от его вторжения. Тупой болью в животе я впервые ощутил горе и отчаяние смерти, которые он познал через меня. Сухой язык нащупал новую язву на деснах, а голова разламывалась от напряжения, собирающегося где-то у затылка. В последние секунды я с радостью отдавал Ганушу весь остаток своей жизни. Мне так хотелось увидеть его родной дом.

И я увидел майский полдень. Чудесный месяц. Мы с Ленкой обычно вместе читали Карела Гинека Маху. Он написал знаменитую поэму о мае, мы учили ее в школе, закатывая глаза от сентиментальности стихов, еще не понимая, насколько легко удовольствия ведут к поэзии. Я прямо слышу, как Ленка читает эти строчки, как будто она рядом, как будто она снова в нашей палатке в лесу, лежит обнаженная, закинув руки за голову, и на белом пушке ее живота блестит пот.

И озеро тайком грустило,
Тенистый брег ему внимал
И воды кругом обнимал;
А в небе дальние светила
Чредою голубой блуждали,
Как слезы страсти и печали[7]

.

Вот что должен был бы сейчас услышать Гануш.

Мы вместе перенеслись в то майское утро. Гануш из космоса, инопланетянин, лучший друг человека, и землянин Якуб Прохазка, первый богемский космонавт. Я задыхался. Кислород закончился, его весь поглотили жадные губки в моей груди. Несмотря на вцепившийся мне в ногу Коготь, корабль казался таким далеким. А смерть была совсем близко.

Май

Мы с Ленкой идем по краю Карлова моста через необузданную ширь Влтавы, речной вены Богемии, которая разделяет наш город. Мы только что навестили в больнице бабушку и нашли ее в прекрасном расположении духа. Она с удовольствием поела больничный капустный суп, хотя мы принесли ей бутерброды. Она спросила, не собираемся ли мы подарить ей правнука. Благодаря ее доброте и неожиданно скорому восстановлению после инсульта мы чувствуем облегчение и гуляем. Вокруг нас к привычному весеннему шуму примешиваются все языки мира.

На мосту скандально известный художник рисует грубые карикатуры на невежд-туристов. Он вылавливает блох в своей бороде, попивает вино из кожаной фляги и ухмыляется прямо в платиновые лица пары из Швеции, ерзающей на его скамье. А потом пририсовывает мужчине козье вымя под подбородком, добавляет викторианские усы женщине. Я тысячу раз наблюдал за его выходками – нередко туристы просто поднимаются и уходят, а он кричит им вслед на своем придуманном языке. Но бывает, что чувство вины берет над его клиентами верх, и они оплачивают его нелепости.