Космонавт из Богемии

Вдалеке что-то вспыхнуло красным. Может, это горит Вселенная? Может, сейчас ей придет конец вместе со мной, только что познавшим мудрость завсегдатаев пивных? Приятная мысль. Из тьмы выплыл дракон, его острый нос принюхивался в поисках свежего мяса. Наверное, это и есть смерть. Я стукнул по твердому щитку на груди и ощутил вибрацию в легких. Если это не смерть, а последнего дракона столетия назад убил Георгий Победоносец, остается только один вариант. Этот нос принадлежит космическому шаттлу, который летит ко мне, словно штык безумного солдата. Его огни расцвечивали Вселенную, как лампочки борделя, дьявольски и соблазнительно подмигивая без устали. Я был островом, подкидышем, плывущим по реке в кое-как сплетенной корзине, а мою пуповину криво обрезали ржавыми садовыми ножницами. И конечно, цвета космического корабля, флаг и гордое имя на его боку были просто фата морганой, миражом, отвлекающим меня от неизбежной смерти.

– Ты его видишь? – спросил я Гануша.

– Спасатели, – ответил он.

«Nasha slava 1». Слова были написаны рядом с полосками белого, синего и красного цвета, нарисованными на борту. Россия.

Я машинально поплыл вперед, пытаясь от них оторваться. Невозможно. Корабль бесшумно и быстро приближался, притормозив, когда оказался ближе.

– Ты не рад спасателям, – заметил Гануш.

– Я предпочитаю находиться здесь. С тобой.

В пузатой центральной секции корабля открылась дверь шлюза, и в темном чреве что-то замаячило. Из берлоги вылезла лапа робота, плавно двигаясь на шарнирах. Кибернетический осьминог узрел меня безглазым взглядом, и его пальцы затрепетали, как колоски пшеницы на ветру. В детстве, когда дедушка косил лужайку, я убегал от него, стараясь как можно дальше умчаться от вращающихся ножей. Я прятался в деревянном сарае, между поленницами свежих дров, вдыхая их сладковатый запах и выковыривая занозы из пальцев. А теперь подо мной нет почвы, и я не могу бежать, и спрятаться мне негде. Теперь я жажду оказаться на твердой поверхности, ощутить напряжение в мышцах, которые притягивает к хоть к чему-нибудь.

– Ты можешь выжить, – вяло произнес Гануш. – Почему ты этому противишься?

– Я устал, Гануш.

Я наконец-то взглянул на датчик кислорода, он показал, что воздуха осталось на три минуты. Корабельный коготь больше не был прямым. Он согнулся, приготовившись меня подобрать, а может, проткнуть. Какая разница? Либо меня спасут, либо я сниму шлем. Но я не хотел, чтобы меня спасали. В особенности Они. Они, промывшие мозги моему отцу, наделившие его властью, которая превратила его в их орудие.

В одном мы с дедом никогда не приходили к согласию. Он настаивал, что винить нужно человека, а не обстоятельства. А значит, при любом режиме отец совершил бы те же самые ошибки. Я не мог с этим смириться. Не мог смириться с тем, что даже без русских, даже без марионеток Москвы в Чехословакии, которые размахивали перед моим отцом обещаниями лучшей жизни, он все равно мог причинить кому-то боль. Мы не можем жить вне истории, никогда. И вот он я, очередной Прохазка, которому придется капитулировать перед оккупантами.

Я снова проверил подачу кислорода и пересчитал людей, от которых жду объяснений, добра и жизни. Ленка. Она существовала где-то там, на присланной мне в утешение фотографии, и простая надежда на то, что ее руки снова могут прикоснуться к моей больной спине, казалась достаточным основанием для того, чтобы вдыхать кислород.

На каком ковре стоял Эмиль Гаха[6] в кабинете Гитлера, размышляя о том, следует ли чехам сражаться против захватчиков и погибнуть или сдаться и потерять достоинство? Заставив пожилого человека прождать почти до утра, пока он сам смотрел кино, Гитлер плюнул Гахе в лицо, перечислив все способы, какими изнасилуют страну, перережут женщин и детей, на королевские башни Праги сбросят бомбы, сожгут, расстреляют, сотрут в порошок, а гестапо еще и помочится сверху.

Насколько близко находился Гаха от глупого геройства – послать Гитлера в задницу, получить пулю в голову и обречь народ на гибель? Он тоже был подкидышем в корзине, стариком со слабым здоровьем, который сменил отправившегося в изгнание президента, после того как из-за махинаций Гитлера республику разорвали на части. Страну продали самому щедрому покупателю на Мюнхенском сговоре, когда без нашего присутствия Чемберлен, Даладье, Муссолини и фюрер пожали друг другу руки за чаем с бутербродами и согласились с тем, что Чехословакия – это скромная цена за мир.

Насколько близко подошел Гаха к развязыванию величайшего геноцида чехов и словаков? Насколько проще ему было бы умереть от руки Гитлера и позволить принимать такие важные решения кому-то другому? Гаха выбрал жизнь и позор. Его наградой было выживание нации, он смог увидеть, как столица вышла из войны невредимой, в отличие от прекрасных Варшавы и Берлина. После гитлеровского надругательства Гаха потерял сознание. Нацисты в щедром жесте помогли ему встать, прежде чем он подписал договор, передающий страну под протекторат Германии. Трус спас государство, отдав его и растоптав собственную гордость.