Космопорт, 2013 № 01

Кто-то стонал, кто-то ревел, мы с Йоргеном в тесноте схватки едва не рубили друг дружку. Я отступил на шаг, и бароновы горлорезы тотчас попытались обойти меня. Клаус встал справа, едва не наколол меня на свой кинжал.

— ...Ты удалил меня от знакомых моих, сделал меня отвратительным для них! Я заключён и не могу выйти...

Взблеск, удар, я почувствовал, как по боку и дальше, вниз, по бедру, в сапог, побежала тёплая струйка. Справа застонал Клаус, выдохнул, скрипнув зубами.

— ...око моё истомилось от горести: весь день я взывал к Тебе, Господи, простирал к Тебе руки мои...

Слева кто-то рыкнул на вздохе и замолчал, а голос Йоргена задушено произнес: «С-сука...». Справа ударили мечом, я закрылся, сразу почувствовав, как занемела рука в локте. Отступил ещё на шаг, понимая, что следующий — станет последним. Мне показалось даже, что между лицами нападающих мелькает и лицо того, которому я перерезал горло сегодня днём в старшинском доме.

— ...разве над мёртвыми Ты сотворишь чудо? Разве мёртвые встанут и будут славить Тебя? — голос отца Экхарта странно истончился, сделавшись словно бы незримой светящейся нитью, вплетающейся в общее сияние, вдруг разлившееся по часовне. — ...или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя — в месте тления? Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения — правду Твою?

Что-то изменилось.

Мы стояли, оттеснённые от входа на два шага, но наши враги уже не атаковали — отступили, замерев на долгий миг, один-двое, как мнилось в полумраке, оглядывались назад словно в удивленье, а там, за их спинами, мелькнули вдруг белые окровавленные рубахи, и кто-то застонал, а кто-то — заверещал тонко и по-заячьи.

— Господи милосердный! — выдохнул Клаус, прижимая руку к окровавленному боку, и вдруг сполз под стену.

Йорген же выдохнул вслед ему:

— Дьяволова срань!

А я во всё усиливающемся, но смутном свеченьи, различил вдруг бледное лицо Петера Стручка — и ослабевшие пальцы мои замерли, так и не сотворив крестного знамения.

Люди сцепились с людьми или духи — с духами, однако Йорген пришёл в себя довольно скоро и, крикнув: «Нажми!», вышиб с моей помощью нападавших прочь за дверь.

Не успели мы, однако, снова затворить её, как внутрь вкатились двое: одним и вправду оказался покойник Петер, волосы же второго знакомо отливали рыжиной. Рычали, вцепившись друг в друга, а затем рыжий горлорез исхитрился пнуть покойника и отшвырнуть его в сторону. Встал, покачиваясь, с обнажённым мечом.

Барельеф на стене вдруг озарился странным сиянием, и я готов был голову прозакладывать против чёрного пфеннига, что Богоматерь на стене повернула к нам голову.

Видать, что-то такое привиделось и рыжему: вдруг зарычав совершенно по-звериному, он прыгнул вперёд, не обращая внимания на нас, и занёс меч над изображением Девы.

Что-то скрипел из угла, куда забился, отец Экхарт, Йорген шагнул и вдруг упал на одно колено, а кошкодёр его зазвенел по каменному полу, однако первым успел Петер Стручок.

Молча и страшно прыгнув вперёд, заслонил он собою Богоматерь, встав под меч. Раздался сочный звук, и клинок рыжего, зацепив, как показалось мне, лишь краем острия изображение Девы, врубился Петеру между шеей и плечом.

Вслед за тем произошло такое вот: я прыгнул к рыжему и воткнул ему кошкодёр под ребро, и тут же часовенку затопило белое острое пламя.

А потом не стало ничего...

Когда же я открыл глаза, то первое, что увидел, был ноготь на отрубленном пальце — белом и тонком, какому нечего было делать среди грубых ландскнехтов. Кто-то легонько пнул меня в бедро, и знакомый голос Клауса Хинка ворчливо произнёс над ухом:

— Вставай-ка, Хлотарь, а то и вострубление ангелов продрыхнешь, не придя в себя!

Я застонал и, опираясь рукою, тяжело поднялся на четвереньки. Снова взглянул туда, где привиделся мне женский палец, однако ничего не было уже на камнях пола — только кровь да обломки разбитой в щепы двери.

Часовня же оказалась наполненной нашим братом ландскнехтом — как оказалось после, могильщики, едва нападавшие себя объявили, бросились сломя голову назад в лагерь, а уж наши, поняв, что да к чему, успели как раз ко времени, чтобы сберечь наши жизни. Шкуры, впрочем, подпортить нам успели: Клаусу досталось крепче всего. А отец Экхарт, как сделалось ясно, что бароновы горлорезы, кто остался жив, сбёгли, выбрался из угла, куда забился, и первым делом потребовал браги — и опростал половину меха, не сходя с места. Его, не вяжущего лыка, унесли уже в лагерь.

Йорген же сидел под стеною и скалил крепкие зубы, солёной шуткой отвечая на злое зольднерское слово.

Потом увидал меня, махнул радостно рукою:

— Эй, Хлотарь, как штаны: отстираешь ли?

Я, однако же, внимания на его слова не обратил: всё стоял, да смотрел на изображение Богоматери. А там, среди прочих грешников, кого Дева укрывала от гнева Спасителя краем своего плаща, увидел я коленопреклонённого ландскнехта с бородкой клинышком и носом туфелькой. И ещё я заметил: на правой руке Приснодевы не хватало отбитого мизинца...

А вот рыжеволосый горлорез пропал без следа.

* * *