Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ)

Паша смотрит в небо. Его глаза сейчас светлые почти до прозрачности.

– Дождь усиливается. – Буркает тихо. – В общежитие не успеваем.

– Ну и чёрт с ним, – МакКой осматривается. Ещё метров пятьсот, и боковая дорожка уходит в город. Там, конечно, есть кафе, можно и согреться, и наконец-то выпить нормальный, нереплицированный кофе, но что говорить, сидя на одном месте, когда и на ходу не особо соображается? – Ты не замёрз, случаем? А то местные простудные вирусы ещё не особо изучены.

– Да, вроде, не так уж и холодно... – Пашка смотрит на него с хитринкой. – Слышал про русские зимы?

– Не доводилось. – МакКой останавливается под раскидистым деревом с фиолетовыми гроздьями цветов. Под ним более-менее сухо.

Пашка встаёт рядом, прислоняется спиной к коре.

– Русская зима – это когда дышать холодно. Когда на улице минус сорок, небо ясное, в воздухе крупинки инея. Правда, сейчас чистый снег мало где можно встретить.

– Я не видел земной снег. – Рядом покачивается ветка с цветами, и Маккой отводит её от себя подальше. Они чем-то похожи на резиновые, а пыльца вообще изумрудная. – Только на других планетах.

– Никто не видел настоящего снега, если не был в русской Сибири, – говорит Пашка уверенно и, вроде, порывается начать лекцию про Россию, но отвлекается на пискнувший падд. Ставит перед собой, тыкается пальцами.

МакКой разглядывает цветок. Он бы порассуждал о снеге, но на ум приходят только обморожения. Поэтому он под дождевиком суёт руки в карманы. Заметно холодает – солнца садятся. Плотнеют тучи на небе, и в парке начинают зажигаться первые, пока тусклые фонари. Видно сквозь листву.

– Эта чёртова планета должна была уже потонуть в дожде, – замечает зачем-то. – И зима тут тоже есть. Короткая. Но при таком количестве осадков…

– Когда мы рассчитаем орбиту, – Пашка закрывает падд, – то долго нас тут не продержат. А мы близки. Ладно.

Он отталкивается спиной от дерева, надевает капюшон дождевика.

– Пошли обратно? Свидание хреновое получилось, а в общежитии есть горячий пунш и шахматы.

– Моё последнее свидание было десять лет назад, – МакКой с облегчением выходит из-под дерева. – Даже больше, погоди… восемнадцать, значит… четырнадцать лет назад. Неудивительно, наверное, что хреново получается. Просвети, зачем на них вообще ходят?

– Не знаю, – Чехов пожимает плечами, – я вообще думал, что ты откажешься.

– Я рассудил, что раз ты предлагаешь, тебе надо, а мне… не сложно.

– Ну, теперь я знаю, что капитану нельзя давать фиолетовых каракатиц, это полезное знание.

Пашка легко шагает спереди, шурша сиреневым дождевиком.

– Да и темы для разговоров – не мой конёк, – признаётся МакКой, глядя на оранжеватые блики фонарей в блестящей защитной ткани. – Вот о чём я могу рассказать, чтобы тебе было интересно? Ерунда получается.

– Ну, не знаю. – Пашка резко разворачивается. Теперь он идёт спиной вперёд, лицом к МакКою. – Боунс, ты чего посмурнел? Вообще, – расплывается в улыбке, – я доволен. Представляешь, если Сулу рассказать, что я тебя на свидание стаскал? Страх и ужас медотсека с цветком в петличке.

– Не было цветка, – хмуро отзывается МакКой. – Правда, если сказать Кирку, он не только цветочек пририсует в своём… оригинальном воображении, но и букет цветов. С бантиком. И вообще не упади.

– Ну, что его не было, только мы с тобой знаем...

– Это шантаж такой?

– Да в мыслях не было.

Пашка явно доволен. На улице хмарь, слякоть, а он улыбается счастливо, будто в солнечный день гулять вышел. И кудри из-под капюшона выбиваются.

– Вот так я и поверил. – МакКой его нагоняет, чтобы перестал идти задом. – Горячий чай нужен точно, – добавляет выскочившую откуда-то сбоку мысль, – и лучше в тепло. А там уже, сидя в одеяле, будешь думать, как красочнее описать мой гипотетический цветочек.

Романтика, блять, это цветочки, свечки, незаправленная постель с ароматизированными простынками и какая там ещё бывает ерунда.

Но никак не тарелки с недоеденной кашей на столе, приглушённое освещение комнаты общежития, сушащаяся сырая одежда, мерцающий на столе падд с недописанным отчётом, кружка самодельного глинтвейна и задрыхнувший на тебе Павел Чехов. Так умотался со своими орбитами, что после еды и попытки рассказать про русский самогон отключился почти сразу. Будить его не особо тянуло, потому МакКой примостил кружку на упругом матрасе, надеясь, что не булькнется, и дотянулся до падда. Пашка спал на нём поперёк, как навалился, потому падд было удобно пристроить на его спине.

Пальцы привычно принялись набирать предложения и сводить в таблицы сведения, полученные из данных его группы. В основном исследования первых образцов. Завтра предстояла их погрузка на борт.

Через полчаса глинтвейн был допит, отчёт отправлен, поэтому МакКой зевнул и попытался выползти из-под юного гения так, чтобы не потревожить его сон. Задача оказалась непосильной.

Стоило сдвинуть ноги, лейтенант завозился, поднял голову (на щеке виднелся отпечаток тканевых складок). На Боунса посмотрел непонимающе.

– Чего? – голос хриплый. – Слезать?