Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ)

– Выпрямись, – нажать большими пальцами на позвоночник. – Ага, лучше. Так и сиди.

– Спасибо, теперь у меня ещё и личный надзиратель... Вообще, – тон внезапно другой, глубже, без ворчащих нот, – пакостник, от работы меня отвлекаешь.

– На самом деле, пытаюсь помочь. Делить постель с зомби не так уж приятно.

Зараза, не может же он не понимать, что от его голоса весь альтруизм куда-то испаряется. Внутри что-то резко ухает вниз, а пальцы – чуть дрогнув – продолжают. Только теперь перед внутренним взором слишком живо представляются эти сильные плечи, которые сейчас он ощупывает.

Доктор слегка расслабляется, опирается спиной о спинку стула. Запрокидывает голову.

– Ты же мне сейчас заниматься сведением не дашь, – утвердительно. Пальцами между тем – стирающий жест слева направо, сворачивая все призрачные голографические окна с информационными сводками. Падд гаснет. И так неяркое освещение комнаты, имитирующее вечер, теперь совсем еле обрисовывает предметы. – Ладно, совращай дальше.

– Пашка, – МакКой бросил на стол стянутый халат и недовольно смерил сидящего с паддом Чехова взглядом, – ты видел, как этот шкаф из астрофизики на тебя таращится?

– В смысле… – Пашка тянет это как-то замедленно. Голову в сторону доктора поворачивает, но взглядом в падде. – Как… что, странно как-то?

– А то, что он тебя взглядом всего вылизал сегодня в лаборатории, вот что!

Боунс весомо опустился на стул. Ещё одной дерьмовой новостью больше. А шкаф и правда на Пашу косился. В лаборатории не хватало рук, вот к биоотделу всех и согнали. Всех, кто более-менее в химии смыслит.

– Он отирался возле тебя, – выставить перед собой ладонь и загнуть первый палец, – трогал постоянно, – второй палец, на этом терпение закончилось, и МакКой хлопнул обеими ладонями по столу, – да ещё и подходил двести раз без повода. Пашка, ты совсем, что ли, ничего не замечаешь?

– Да почему…

Юный гений соизволил перевести на него взгляд. Недоумевающий, скептический.

– У тебя приступ мнительности, что ли? Это же Кельвин, он со мной в команде орбиту планеты разрабатывал. Помнишь?

– Я-то прекрасно помню. – МакКой окинул его тяжёлым взглядом. Кудряшки эти, глазки невинные. Превосходно просто. Приманка для старых извращенцев. – Будь с ним осторожнее, понял? Не нравится мне всё это.

– Э… осторожнее? – Чехов моргает, а потом расплывается в улыбке. – Боунс, ты серьёзно? Что он мне сделает?

МакКой со вздохом склоняет голову к столу.

– Ладно, проехали, – бормочет из такого положения. – Просто не оставайся с ним один на один.

В этот раз Пашка возвращался от Сулу не с пустыми руками – выцыганил колоду карт самого что ни на есть старого образца. Ни голограмм, ни межгалактических символов – только картинки на вощёной картонке. Истрёпанные, выцветшие, странно ощущаемые на пальцах, привыкших работать с голограммами.

А вообще с Сулу легко договориться, если пообещать сварганить что-нибудь в репликаторе. В последнее время азиат слишком подсел на японскую кухню, и карты были наградой за какой-то непонятный мисо-суп из двадцати пяти ингредиентов.

Поэтому в каюту Пашка зашёл с видом победителя, тасуя разлохмаченную колоду.

– Боунс! – радостно гаркнул с порога. – Улыбнись!

Боунс не улыбнулся, потому что был в душе. Дверь туда была приоткрыта, в комнату доносился шум воды. На кровати лежала скинутая одежда.

Свежо и горько пахло имитацией дегтярного мыла. По крайней мере, Паше его шампунь и мыло всегда напоминали именно дегтярный запах.

Ну, душ так душ. Пашка кинул карты на стол, а сам зашёл в ванную и засунулся в душ – только головой, потому что раздеваться было лень.

– Боунс!

– Ну чего? – ворчливо. Вода стала шуметь потише, но из-за клубов пара и брызг всё равно чёрт что увидишь.

Пашка разулыбался. Ну надо же быть таким брюзгой. Хотя – и это странно – теперь, когда они жили вместе, Чехов как будто стал меньше влюблён и более привязан к медотсековому монстру. Но это уже слишком тонкие материи, о которых русский гений думать не любил.

– Улыбнись, говорю! – отфыркнуться от брызг. Намокшие кудри уже вовсю лезли в глаза.

МакКой отключил воду, развернулся к нему и на секунду соорудил жуткое подобие улыбки-оскала, после чего шире раздвинул дверцу и вылез на кафель. Мокрый, взъерошенный, недовольный. Потянулся за полотенцем.

– Что ещё за пропаганда света и радости? – спросил, вытирая волосы.

– Решил сегодня устроить нам старпёрский досуг. Как раз для твоего возраста. – Пашка посторонился, пропуская его мимо. Взгляд просто примагнитился к маккоевскому заду. Крепкому такому. Круглому.

Поймав себя на том, что облизывает губы, Чехов поднял взгляд. Смотреть на плечи доктора было проще. Немного.

– Карты и пиво. Как тебе?

В ответ донеслось нечто невнятное, но явного «против» не последовало. Завтра вообще день тяжёлый – полный отчёт лаборатории по изучению образцов с Вентуса. Так что МакКой, скорее всего, клюнул на предложение пива.

На что, собственно, расчёт и был.

Паша, пританцовывая, подходит к пышущему влажным душевым жаром доктору, обнимает сзади. Кладёт подбородок на его плечо.