Космос Пушкина " России первая любовь…"

К Тебе идёт твоя Свирелька-Русь!

Прошу Тебя, найдём тот уголок,

Где расцветает в роще незабудка.

И я уверена, найдётся та минутка,

Когда пройдёмся по твоим лесам,

По косогору. Пряно пахнут травы!

Упьёмся светом Пушкинской дубравы

И Сороти родной, – не ради славы,

А ради встречи этой всё отдам!

Я в мыслях только прикасаюсь к тем полям,

Измятым, как Ты говорил, Твоей бродячей ленью,

К стогам и пажитям селян,

Живущим рядышком с Твоим селеньем.

Я взором лишь слежу за бегом вод,

Голубизной сравнимой лишь с глазами,

Которые всё знали наперёд

И ведали о всём, как Вы сказали Сами.

То Вас на «Вы», то Вас на «Ты» назвать хочу.

Как это получается, не знаю.

От «Вы», как водится, нередко я скучаю,

От «Ты», Вы знаете, нередко хохочу.

Шутник, забавник, маг, насмешник белозубый,

Судили, зная всё, Вы обо всём шутя.

Беспечное кудрявое дитя,

Для всех необходимый, нужный, любый,

Мудрец, шалун, ребёнок и Поэт,

Не знавший старости. Уже в расцвете лет

Прошедший воды, и огонь, и трубы.

Да, медных труб звучанье до сих пор

297

Смущает слух, волнует синий взор.

Но всё, чем дышит грудь

И всё, что шепчут губы,

Всё слышат и река, и плёс, и бор.

ПУШКИН:

Свирель моя, как звонок голос лета

В кудрявости берёзкиных ветвей!

Я вновь услышал прежний зов поэта.

Прошу тебя, вина строки налей!

Упьёмся накануне Дня Рожденья

Родного Пушкина, повесы прежних дней.

Припомним о нежданных совпаденьях

В его судьбе, о странных сновиденьях

И восстановим юности секрет.

Я стих любил, весёлый, звонкий, смелый.

Стих белозубый, как и сам Поэт,

Скакал по Свету много долгих лет,

Как наш Пегас, как луч, прозрачно-белый.

Стих веселился и грустил и плакал,

И вёл в дубравы и водил в поход,

И славил наш славянский славный род,

И выводил друзей моих из мрака,

И создавал свой стиль и свой народ.

Я много делал. И не только мне величье

Воздало время. Мой помощник – Бог.

Я не бряцаю знаками отличья.

Их вид, скажу, претит до неприличья.

Мой символ бег, стрела, Свирель и рог.

Струна – мой знак на вечном лике Лиры.

Я эти струны вещие задел

И не прошу ни дачи, ни квартиры.

Я вечный странник вечности и Мира.

Поэзия – мой радостный надел.

Тебя возьму Свирель, мой милый вестник,

Посмотрим на развесистую ель,

Где Лель-проказник, Пушкинский ровесник

Вызванивает солнечную трель.

Здесь псковский соловей поёт, не прячась

В густых кустах семёновских хлопот.

Здесь Гейченко хранит мой славный род.

Вот это, я скажу тебе, мой друг, всем дачам дача.

О, эта дача Богом создана.

Она – в наследство нашему народу.

Она, восславив нежность и свободу,

Равна Семёну, Пушкину равна.

Да, Гейченко наш гений, мой спаситель.

Ему я верю, знаю и люблю.

298

Его я помнить правнукам велю.

Он ныне, как и я же, небожитель.

О, Гейченко Семён, позволь воспеть

Твой долгий труд и подвиг многотомный,

Твоих хлопот бессчётных груз огромный

И звонкой веры радостную медь.

Вдали от муз, в глуши, наследник пагод,

В тиши лесов, среди грибов и ягод

Мы укрепляли вещий наш союз.

Дай руку мне. Ты видишь, как светла

Поэта длань – она тебе навечно

Дана, как знак Поэтова родства,

Как знак любви, труда и мастерства.

И, несмотря на жизни быстротечность,

По-прежнему беспечна и жива!

Свирель:

О, этот гимн труду и благородству

Я в сердце, милый Пушкин, сберегу!

Душа болит – ушёл спаситель пагод,

Что жил в глуши, среди грибов и ягод.

Он юной жизни радостную влагу

Не отдавал ни злобе, ни врагу.

Оценим подвиг тот по первородству

Высоких Душ, что одолеют мрак.

Многое из того, что видел и чувствовал Семён Степанович в просторах Пушкиногорья,

осталось за пределами его рассуждений и рассказов.

Этим он делился только с самыми близкими людьми.

А причиной умалчивания было то же опасение, которое мешало многим космонавтам

откровенно признать, что полёты в Космос укрепили их веру в Бога, или заставили понять, что

Божественность Мира безусловна.

Однажды, после очередного урагана, который превратил в бурелом большую часть

старых сосен, Хранитель вышел на расчистку парка от бурелома. С ним на эту нелёгкую работу

вышли все сотрудники заповедника.

Кто-то углубился в чащу. Кто-то шёл поодаль. А Семён, остановившись около огромной

древней сосны, поверженной ураганом, обратил внимание на воронов, которые мелькали на фоне

очищающегося от туч небосвода, как чёрные молнии.

С удивлением он обнаружил, как странно и жутковато светились глаза птиц. Их лучи как

будто пронизывали тебя насквозь и вызывали дрожь. Семён невольно перекрестился и

перекрестил пространство заповедника..

И вдруг птицы пропали. Это было необыкновенно и неожиданно. После этого случая он

ещё раз убедился, что ущерб, наносимый заповеднику, не обходится без участия недоброй силы.

Он приобрёл икону Божьей Матери «Утоли моя печали» и хранил её в недоступном для

других месте, часто обращаясь к ней мысленно в самые трудные моменты жизни.

299

Однажды, – это было в начале 70-х годов, – Семён шёл по тропинке и увидел, что

навстречу ему идёт человек среднего, скорее даже – высокого роста. Он был в ярко-красной

рубашке под поясок. Тёмно-каштановые волосы золотились под жарким июньским Солнцем.