Кость Войны

Во всей Метрополии не было города, хотя бы вполовину такого грязного и шумного, как приграничный Руим. Город, где пересекались торговые пути со всех четырёх сторон света, походил на огромный базар. Впрочем, и на самом деле значительную часть города занимал базар: пёстрые торговые палатки, яркие, словно болотные цветы, покрывали землю, среди палаток тёмными кочками тут и там поднимались деревянные здания постоялых дворов и трактиров. Разноязыкий гомон кипел в раскалённом воздухе Руима. Тут можно было найти всё, что угодно: пышнотелых светловолосых рабынь с равнинных краёв северо-востока; огранённые камни, прозрачные, словно вода, и сверкающие, словно солнце, добытые в копях далёкого континента, населённого кровожадными дикими племенами, чья кожа фиолетово-чёрная, как хороший уголь; выкованные восточными мастерами клинки, такие тонкие, что их совсем не видно, если повернуть к глазам лезвием, и невероятно прочные оттого, что их закаляли в человеческой крови… Ткани удивительной паутинной лёгкости — парус, сшитый из этой ткани, помещался в сжатой горсти… Массивные серебряные украшения, извлечённые из ледяных могильников Северной Пустоши, — считалось, что эти украшения приносят владельцу удачу и богатство… Благоухающие пряности, табак всех сортов крепости, вино, оружие, доспехи… — словом, всё, что было ценного на этом свете, предприимчивыми купцами свозилось в Руим на продажу или обмен. Тут можно было встретить низкорослых и вёртких, как змеи, жителей Драконьих Островов; громадных неповоротливых северян, в раннем детстве вместо материнской груди сосавших кусок сырого тюленьего сала и с отрочества татуировавших себе лица; сухопарых и надменных обитателей западных княжеств Метрополии, торгующих хитрыми механизмами, двигающимися и работающими сами по себе, без малейшей капли колдовства; бродячих магов, промышлявших фокусами; угрюмых темнолицых колдунов с Юга, умеющих оживлять мёртвых; и даже обитателей дремучих северных лесов — звероподобных и могучих людей, которые, как говорили, могут полнолунными ночами и впрямь оборачиваться волками или медведями…

Не было во всей Метрополии города, хотя бы вполовину такого весёлого, как Руим. Ярмарка на Праздничной Площади гремела круглые сутки. Карнавалы, стреляя шутихами в дымное небо, катились по широким центральным улицам каждую неделю. С тех пор как скончался старик герцог, без малого уж шесть лет от заката и до рассвета окна герцогского дворца пылали разноцветными огнями — герцогиня Тамара никогда не уставала от балов. А чего бы ей и не праздновать? Был жив герцог, она из монастырей не вылезала — папаша, сам боголюбием не отличавшийся, желал, чтобы дочка его грехи замаливала. Но после папашиной смерти монастыри были забыты. Тридцатидвухлетняя Тамара, оказавшись полноправной правительницей одного из богатейших городов континента, решила наверстать упущенное за годы безрадостной юности. Правда, папашины советники и управляющие попытались было сразу после герцогских похорон забрать власть в свои руки, а законную наследницу законопатить в монастырь подальше, но тут Тамара показала фамильный норов. Заручившись поддержкой Императора (кто такие перед лицом государя безродные советники?), она быстро вычистила дворец. Купцы со страхом ожидали, что дела города придут в упадок, но из сердца Метрополии прибыли торговые советники, отобранные лично самим Императором. Прибыли и избавили герцогиню от нудных обязанностей, оставив ей свободу развлекаться по своему собственному усмотрению. И Руим зашумел ещё пуще того, как шумел при старике герцоге. Налоги в казну увеличились — Император остался доволен. Столичные советники правили торговыми делами, не влезая в дела города, — герцогине это было только на руку. Руим ширился и рос. И днём, и ночью развевались на высоких шпилях пурпурные — фамильного цвета герцогского рода — полотнища.

— Вызвать стражу? — осведомился трактирщик.

— К чему отрывать служивых от важных дел? — флегматично отозвался сидевший под дверью Самуэль. — Семейная ссора, не более того.

В комнате что-то тяжко грохнуло и покатилось по полу.

— Тогда я сам пойду разберусь, — расхрабрился трактирщик и вытер лоснящиеся от жира руки о тряпичный фартук. — Ежели семейная, тогда ничего — можно… А безобразий в своём заведении я не терпел и терпеть не буду.

— Не советую, — сказал Самуэль.

Трактирщик усмехнулся. Он хлопнул Самуэля по плечу: мол, отодвинься в сторону, чтобы я открыл дверь, но тут дверь дрогнула, и в расщепившейся планке возникло лезвие ножа, тонкое и острое, как змеиное жало.

— Хотя чего там разбираться… — пробормотал трактирщик, отступая. — Как у нас говорят, пусть лают, лишь бы не кусались…

Когда шаги его стихли, Самуэль прислушался и осторожно приоткрыл дверь. Берт и Марта сидели в разных углах комнаты спиной друг к другу. Берт с нарочитым стараниям чистил ногти кинжалом, а Марта крутила в пальцах свой медальон.

— О-о! — неестественно обрадовался Берт приходу Самуэля, будто тот вернулся по меньшей мере после годичного отсутствия. — Дружище! Не справлялся, когда обед подадут?