Костер на льду (повесть и рассказы)

— Ну, потерпи, потерпи, дружок,— говорил хромой. Потом он поднялся с колен и из внутреннего кармана мехового жилета достал пистолет. Это был красивый трофейный пистолет, по-моему, бельгийской марки, с удобной, врастающей в ладонь, рукояткой. Когда хро­мой приложил его холодную металлическую поверхность к моей ноге, меня бросило в дрожь. Я снова крикнул:

— Балда! Нельзя осторожнее?

Он промолчал и начал прибинтовывать пистолет. Я не мог приподняться и увидеть, как выглядят мои ноги, но подумал, что я сейчас, очевидно, похож на му­мию. Пока он бинтовал меня и закрывал одеялом, мне стало плохо и у меня закружилась голова. Рана пыла­ла. «Вот если бы этот холодный пистолет приложить к ней»,— подумал я.

— Ну, спасибо, дружок,— сказал хромой.

— Иди, иди. Потом будешь благодарить,— ответил я сердито.

В это время в дверях появилась давешняя медсестра; за ней шла молодая девушка. У нее были волосы цвета спелой соломы, смуглое лицо и ярко накрашенные губы. Но больше всего меня удивило ее шелковое платье — оно было из другого мира, казалось неправдоподобным рядом с гимнастерками и халатами сестренок.

— Здравствуйте, товарищи,— сказала она ледяным тоном, поглядев на нас через плечо.— Простите, Ната­лия Ивановна,— обратилась она к старушке за сто­лом,— я вам чуть помешаю.— Она немного помолча­ла.— Кто здесь Шаромов?

— Я,— отозвался хромой, поднимая с пола гитару.

— Пойдемте со мной к комиссару.

— А что я у него не видал?

— Пониже на полтона, товарищ боец!

— Гвардии старший сержант,— поправил ее Ша­ромов.

Девушка взглянула в листочек бумаги, который дер­жала в руках:

— Извините.

Шаромов посмотрел на меня и что-то хотел сказать. Девушка напомнила:

— Я вас жду.

Шаромов медленно перенес ногу через мои носилки, потом обернулся, запустил руку в карман мехового жилета, достал полную горсть орденов и медалей и по­ложил их мне на одеяло:

— Похрани пока и это.

Девушка смотрела на него бесстрастными, холод­ными глазами:

— Ну?

Шаромов нащупал в кармане еще одну медаль. Она со звоном упала на те, что лежали на моем одеяле. Шаромов обернулся ко мне:

— Фамилия-то как?

Я назвался.

Он вскинул гитару на плечо, помахал мне рукой и пошел к дверям.

— Не туда,— строго сказала девушка. Она указала на вход и, дождавшись, когда он сделает несколько шагов, направилась следом. Она перешагнула через меня, словно я был мумией, а не мужчиной.

Тяжелая дверь закрылась за ней. Я взглянул на старушку, и мне показалось, что она усмехнулась вслед девушке.

Вскоре рана на ноге снова так заныла, что я уже ни о чем, кроме нее, не мог думать. Я был очень рад, когда меня, наконец, записали и, закутанного с головой новым мягким одеялом, понесли через двор. Холод про­хватил мое тело насквозь. Меня снова несли по лест­ницам.

Когда сняли с моего лица одеяло, мы уже были в длинном коридоре. Молоденькая санитарка поднимала с окон маскировку. На улице начинало светать. По ко­ридору шли двое раненых. Поравнявшись, они наклонились надо мной. Старший спросил:

— Откуда?

Я ответил.

— Земляки,— сказал он.

— Мы все земляки,— отозвался молодой.

Они прошли умываться.

В палате, куда меня принесли, никто уже не спал. Около новичков сидели раненые. Одна койка, слева, у самых дверей, была свободна. Палатная сестра и са­нитарка подхватили меня и положили в чистую постель. Раненые столпились подле койки. У большинства из них были серые, землистые лица; некоторые, очевидно, дав­но не брились. Кто-то протянул мне папиросы, но сестра зашумела:

— Опять в палате курить?

Ее стали уговаривать, чтобы для новенького, «тяже­лого», она сделала исключение.

Мне протянули спичку к самому лицу. Табак был хороший, и я затянулся и высвободил здоровую руку из-под одеяла. Один из раненых, усатый, скуластый, поинтересовался, откуда я. Я ему ответил, и он спросил, как обстоят дела на «дороге жизни» и вообще. Говорят, что немцы ее здорово бомбят? Говорят, что нет никакой возможности перебросить сюда войска с «большой зем­ли»? Что я слышал об этом? Я возразил, что все это ерунда, и рассказал о том, как по Ладоге переправляют грузы. А они вот здесь слышали совсем другое. Все это ерунда, повторил я, «дорога жизни» действует вовсю. Ну, а как на «большой земле»? На «большой земле» все в порядке, ответил я. Эх, скорее бы его отправили туда, сказал усатый. Что ему делать здесь с одной ногой? А там, все-таки, глядишь, принес бы какую-нибудь поль­зу; он токарь, в Нижнем Тагиле работал. Я сказал, что он еще попадет на родину и поработает. Да, он тоже так думает, вздохнул он; а то здесь долго ему не про­тянуть — того и гляди сыграет в ящик, как его сосед по койке вчера сыграл; голод и холод, на фронте все- таки лучше. Ничего, сказал я, только не надо унывать, сейчас по Ладоге день и ночь в Ленинград везут про­довольствие. Все на фронт в первую очередь, вздохнул он, а сюда и не перепадает ничего...

— Брось ты ныть,— грубо оборвал его подошедший черноволосый парень.— Не хочешь ли ты, чтобы фрон­товиков не кормили, а тебе всякие разносолы подавали?