Костер на льду (повесть и рассказы)

Усатый сразу сгорбился и молча, придерживаясь за спинки кроватей, маленькими шажками запрыгал на одной ноге к своему месту.

Подошедший по-хозяйски уселся на мою койку и спросил деловито:

— А ты не моряк?

— Нет,— сказал я.— У меня политрук на бронепоез­де был бывший моряк.

А в Таллине политрук не воевал, спросил он, не был ли он под Путролово? А под Ям-Ижорой или под Ста­рым Паново? Я сказал, что, очевидно, он воевал на юге. Эх, жалко, сказал моряк. Оказывается, он воевал во всех тех местах, которые сейчас назвал, и все ждал, не появятся ли его однополчане. Славное было время, сказал моряк. Да уж нечего сказать, улыбнулся я, не дай бог, чтоб оно повторилось. А не было ли у меня дружков из подплава имени Кирова, с надеждой спро­сил он. Но и тут я вынужден был его огорчить.

— Ну, ничего,— сказал он.— Хоть ты и не моряк, а, видать, парень хороший.

— Да пока никто не обижался на меня,— улыб­нулся я.

— Хочешь закурить?

— Спасибо. Только что угощали. Да и под подушкой у меня есть табак.

— Давай попробуем,— сказал он.— А я вот был в подплаве имени Кирова. Сейчас 55 армия, 72 дивизия

Он развернул сверток, в котором лежало мое иму­щество, и, увидев ордена, сделал вид, что ничуть не удивлен. Зато кто-то рядом ахнул.

Я заметил, что ордена не мои; просто мне их отдали на хранение.

В это время появилась сестра и сказала, что начи­нается обход. Санитарка торопливо прошла между коек, поправляя постели. И тут я вспомнил про пистолет.

Моряк помог мне разбинтовать ногу и сунул пистолет вместе с бинтом себе под халат. Это было сделано в са­мое время, так как в палату уже входили врачи.

— Кто новенькие?— спросил один из них — пожи­лой, опуская на глаза очки.

— Профессор, начальник отделения,— шепнула мне сестра.

Профессор наклонился надо мной и взял меня за подбородок:

— О, какой герой! Здоровяк. Видно, что не наш. Откуда?

Я ответил.

— Не люблю обманщиков,— сказал он.

— Я под Ленинградом недавно.

— Ну, это другой разговор. Носа не вешаешь?

— Не вешает,— ответил за меня моряк.

Профессор улыбнулся:

— Дружка нашел?

— Наш парень.

— Как фамилия? Снежков? Вот что, Снежков. Бе­рите пример с нашего матроса — не унывайте. Помните: выздоровление в ваших руках. А то у нас есть тут такие, что из-под одеяла нос боятся высунуть. Правильно я го­ворю, Цыганков?— не оборачиваясь, спросил он моряка.

Потом он откинул мое одеяло, посмотрел повязки, велел сестре что-то записать и повернулся к соседней койке.

Вскоре все ушли в другую палату, и больше меня весь день не тревожили, только несколько раз подходила сестра и спрашивала о самочувствии.

Обстановка в палате нагоняла тоску. И даже бодрый тон Цыганкова, рассказывающего о жизни в госпитале, не в силах был ее заглушить. Да, жизнь здесь была не­завидной. Я слушал его и смотрел на обшарпанные сте­ны, под слоем копоти на которых с трудом угадывались зеленые лилии, на окна, наполовину забранные вместо стекол фанерой, на ржавую железную печку-буржуйку, стоящую посреди палаты. Но страшнее были голод и хо­лод. И еще страшнее — апатия, которая охватывала некоторых больных.

— Обратил внимание,— сказал Цыганков, —с чего начал знакомство профессор?

Я кивнул головой.

— Вот это, по его мнению, лучшее лечение. Никакое, говорит, лекарство не способно поставить человека на ноги, если он сам этого не захочет. У него есть такие любимые слова: «Неунывающие всегда выздоравли­вают».

Я очень хотел не унывать, очень хотел выздороветь, но разговор с Цыганковым так утомил меня и так раз­болелась раненая нога, что я не вытерпел и закрыл гла­за. Я слышал, как Цыганков осторожно поднялся, и обрадовался этому, но потом вспомнил о пистолете, который он после обхода положил мне под подушку, и попросил разыскать Шаромова. Цыганков обошел все отделение, но безрезультатно.

Сквозь сон я слышал, как он уговаривал кого-то пой­ти на поиски дров, но так и не уговорил и пошел один. Позже я проснулся от тепла, разлившегося по телу, и увидел почти докрасна раскалившуюся печку и почув­ствовал, что поверх одеяла прикрыт тюфяком. Оказы­вается, это меня накрыл Цыганков. Согревшись, я снова незаметно задремал.

Ночью я проснулся от боли в ноге. Раненые похрапы­вали и стонали во сне. Я долго лежал, стараясь успо­коить боль, однако терпение покинуло меня, и я шепо­том позвал дежурную сестру. Она привела докторшу, лица которой я не мог рассмотреть в трепетном свете коптилки, и мне на ощупь воткнули в здоровое пред­плечье шприц. Боль от укола была ничтожной в срав­нении с тем, что делалось у меня в ноге. Неожиданно я начал погружаться в розовый туман и, чувствуя, что сейчас засну надолго, одеревеневшими губами еле вы­молвил, чтобы отнесли лежащий на мне матрац хозяину. Я не слышал, что мне ответили, и вдруг поплыл меж ярких цветов, вообще меж чего-то яркого — голубого, красного, зеленого, в голове моей наплывали одна на другую какие-то очень радостные картины, сам я был невесомым, проваливался и взлетал куда-то и вообще так хорошо, до болезненности, мне никогда не было...

Наутро Цыганков объяснил мне, что это был пан­топон.