«Есть категория людей, которые любят, чтобы у них просили,— подумал я.— Он ждал, что я попрошусь подвезти...»
Возвратился паром. Обросший бородой паромщик равнодушно спросил:
— Поедем, что ль?
Я оглянулся по сторонам, но никого, кроме меня, не было. Мне было совестно утруждать паромщика.
— Закурить нет?— спросил он.
Я развязал вещмешок и отдал ему свой табак. Закурив, паромщик оттолкнулся багром от берега. Железный трос выгнулся дугой; казалось, что мы оторвемся и поплывем вниз по речке, но паромщик выбросил окурок в воду и начал лузгать семечки. Шелуха их прилипала к его бороде. Он ни разу не посмотрел на меня, не проронил ни слова, не поблагодарил за табак. Когда я взбирался в гору, он глядел в сторону и плевался шелухой.
Я вышел на дорогу. Красные мачтовые сосны вплотную подступили к ней с двух сторон. Ноги мягко утопали в желтом песке, усыпанном прошлогодними иглами. Маленькая деревенька раскинулась за поворотом дороги. Она была пуста. Тявкнула где-то собака, но и той я не видел. Около ветхого сарая стоял трактор без гусениц, поросший травой. Это был или катерпиллер, или первый выпуск ЧТЗ. Дорога опять вывела меня в сосновый бор. Я сильно устал, ныла нога. Идти по песку было тяжело. К счастью, сосняк скоро кончился. Передо мной открылась черемуховая аллея. Это, очевидно, была ранняя черемуха. Она благоухала. Я уселся на опушке под высоким цветущим деревом и достал хлеб. Уничтожив его, я откинулся на шинель и стал смотреть на гроздья черемухи. Чувствуя, что начинаю дремать, я заставил себя подняться. Отыскал стройную березку и перочинным ножом вырезал трость.
С тростью идти было легче. На развилке я остановился. Гадая, в какую сторону мне податься, я увидел старика.
— Дедушка! Как мне пройти на Быстрянстрой?
Испуганно глядя на палку в моей руке, он замахал руками:
— Иди, иди своей дорогой.
— Так ты объясни, где моя дорога.
Я пошел к нему навстречу, но он шарахнулся в заросли черемухи.
Я остановился.
— Не бойся, дедушка. Ты только скажи, по которой дороге мне идти?
Он недоверчиво посмотрел на меня и спросил:
— На Быстрянку, что ли?
— На нее, на нее.
Он повернулся ко мне спиной и, показывая в левую сторону, сказал:
— Вправо надо идтить.
— Так вправо или влево?
— Вправо, милый, вправо...
Я пошел направо. Примерно через час я понял, что ошибся. Нога моя совсем отказывалась служить. Я брел, тяжело опираясь на палку. Стало смеркаться. От мысли, что придется заночевать в лесу, мне стало тоскливо. Но вот мое ухо уловило лай собак, и я прибавил ходу. Вскоре показалась деревня. Все ее дома были темными. Я медленно шел по улице, выбирая окно, в которое можно постучаться. Собаки лаяли на меня из каждой подворотни, но нигде не открылась дверь. Наконец, я увидел в одном из окон огонек. Это падал свет из топящейся печки. Я постучал в стекло. Выглянула старуха, глухо повязанная платком. Она пригласила меня в избу, но я не вошел и попросил объяснить, как пройти на Быстрянстрой. Оказалось, что я дал крюка. От деревни до Быстрянки было еще два километра. Я поблагодарил старуху и зашагал дальше.
Совсем стемнело, и я с трудом различал дорогу. Проступаясь в колею, я прикусывал от боли губу. Ветер шумел вершинами деревьев. Какая-то птица поднялась с корявой сосны и тяжело полетела прочь. Наконец, я увидел огни поселка. Они тускло светились в ложбине, залитой туманом. Цепочка их уходила к лесу и терялась там. Я долго еще пробирался по болоту, пока не вышел на улицу поселка. Играла гармошка. Из открытых форточек барака доносились звуки радио. Пахло кислыми щами. На пороге, свившись в клубок, дрались две кошки. Навстречу шла женщина, так же глухо повязанная платком, как давешняя старуха; поверх лыжных брюк у нее было надето ситцевое мятое платье. Разговаривая с ней, я убедился, что она совсем молодая, но тень от черного платка, нависшего треугольником надо лбом, скрадывала черты ее лица. Она сказала, что директора торфопредприятия Хохлова сейчас не найти. Говоря это, она усмехнулась. Я вспомнил лоснящуюся от сытости и водки физиономию... Так, так. Он, значит, не ошибся, что я иду к нему... Мне захотелось отыскать кирпичную стену, чтобы измочалить о нее мою палку. Но рядом был жиденький плетень. Вышвырнув палку на гряды, я пошел искать начальника ЖКО.
К моему удивлению, меня встретил худенький человечек, подобострастно толкавший в гору плетенку.
Столкнувшись со мной взглядом, он ухмыльнулся, изучил мое направление и повел меня в общежитие. Уборщица выдала матрац, набитый стружкой, и тяжелую отсыревшую подушку. Я умылся под медным рукомойником, напоминающим опрокинутый богатырский шлем, и лег на топчан. За деревянным, добела выскобленным столом сидел усатый дядька, райпожнадзор, как он с достоинством отрекомендовался мне. Складным ножом пожарник отрезал тонкий ломтик сала, солил его, клал в рот. Потом отрезал кусочек от круглого каравая. Чтобы не видеть, как он священнодействует, я отвернулся к стене. Я лежал и глотал слюну. Рука моя нащупала плотную ткань вещмешка. Кроме диска, в нем ничего не было.