Костер на льду (повесть и рассказы)

— А если слышали, так знаете, что зависит от ее работы. Наших танков ждет фронт. Торф для нашего областного города, в котором расположена ГРЭС, — самое узкое место. Не получит она торфа — остановятся заводы. Поэтому постановление ГКО о мобилизации специалистов железнодорожного транспорта особенно важно для нашей области.

— Все ясно,— сказал я.

— Как офицер, вы демобилизованы. Даже мы не имеем права задерживать вас у себя. Но как комсомо­лец, вы всегда должны быть готовы пойти на прорыв. Так же, как и мы — коммунисты.

— Я думаю, что вопрос исчерпан,— сказал я, хотя все это было для меня неожиданностью.

Он уселся в кресло и, взяв из моих рук диск, рас­сматривая его, произнес:

— С удивлением я наблюдаю из окна, как вы зани­маетесь с этой штукой. Сколько все-таки в вас упорства и, я бы сказал, мужества, даже зависть берет порой...

Я смутился и, помолчав, признался ему:

— Нет, это совсем не так. Бывало, я распускался, как маменькин сынок, и совсем отчаивался.

Глядя на меня устало и, как мне впервые показа­лось, близоруко, он сказал:

— Не мудрено, когда по три дня нельзя валенка снять, потому что нога стала, как бревно...

Меня поразило, что он знает даже об этом.

А он выдвинул ящик стола и, достав блокнот и поли­став его, поднял на меня глаза.

— Знаете, читал я на днях на сон грядущий пере­писку Николая Островского с женой... Попались мне такие слова: «Итак, да здравствует упорство! Побеж­дают только сильные духом! К черту людей, не умею­щих жить полезно, радостно и красиво. К черту сопли­вых нытиков! Еще раз да здравствует творчество!»... Пусть эти слова будут моим напутствием вам... Отдох­ните денька два, заместителя мы вам найдем, и отправ­ляйтесь в область... Ну, будьте счастливы! Очевидно, попадете на работу в торфотрест. Он, кстати, в квар­тале от моей семьи. Вот вам адрес — зайдите как-нибудь.

Спускаясь по лестнице, глядя, как раненые гоняют костяные шары бильярда, я думал: «Вот и хорошо. Здесь меня заменит любая девчонка, а я буду зани­маться настоящим делом». Позже, когда я лежал на койке, крутя в пальцах одуванчик, у меня возникла мысль, что в областном городе я отыщу опытного тре­нера и поговорю с ним насчет занятий диском; что он, интересно, скажет?

Однако с мечтой о тренере мне пришлось расстаться, когда двумя днями позже я сидел в кабинете началь­ника транспортного отдела торфотреста. О том, чтобы остаться в областном городе, не было и речи. Люди тре­бовались на предприятия. Меня направили на Быстрянстрой и объяснили, как туда добраться, но когда узна­ли, что я приехал с Раменки, сказали:

— Ну, от Раменки там рукой подать. Не больше пят­надцати километров. Доберетесь с попутной лошадкой.

Начальник отдела, объясняя это мне, торопился, совал в портфель какие-то бумаги. Я поблагодарил его и вышел на улицу. Лил сильный дождь. Я перебежал дорогу и спрятался под широким балконом почты. Дождь остервенело хлестал по асфальту, бурлящие по­токи мчались по обочинам. Первый весенний гром рас­калывал небо.

Дождь прекратился неожиданно. Выглянуло солнце, облака разбежались. А чуть позже, когда я сидел в ва­гоне и смотрел на промытые дождем зеленеющие поля, через все небо перекинулась яркая радуга. Где-то я чи­тал, что человек, прошедший под ее аркой, становится счастливым...

И на другой день брызнул дождик, маленький, и сно­ва появилась радуга, и я, шагая по прибитой пыли про­селочной дороги, думал о том, как бы мне дойти до тех мест, где радуга перекинула свой мост. Вот здо­рово бы пройти под ней где-нибудь перед Быстрянстроем!

Шинелка висела у меня на руке, за спиной в вещ­мешке болтался диск и полбуханки хлеба. Я смотрел по сторонам. Мелкий осинничек робко жался к дороге, поблескивали водяные оконца среди кочек, поросших чахлой травой; ни конца, ни края болоту... Послышался цокот копыт. Не обертываясь, я ступил в сторону. Меня обогнал плетеный возок и остановился. Рядом с возни­цей примостился сухонький человечек в оловянных оч­ках, держа на острых коленях берестяную сумку. А сзади, развалившись, восседал обрюзгший, красно-лос­нящийся мужчина. Ящик водки, едва прикрытый пуч­ком травы, стоял в его ногах.

— Стой! Куда идешь?— прогремел он.

— А что такое?

— Я спрашиваю, куда идешь?

— Туда, куда надо.

Он ухмыльнулся и изрек:

— Ко мне идешь. Здесь больше некуда.

— Нет, не к вам. На торф.

— На торф — значит, к Хохлову,— отрезал он.

Я промолчал. Мой взгляд прошелся по синим бутыл­кам с яркими красными головками, по громоздкому свертку, закрученному в ковер, и остановился на пьяной самодовольной роже.

— Ну-ну,— сказал он и тоже окинул меня с ног до головы взглядом.

Я молчал.

— Поехали!— гаркнул он.

И лошадка затрусила, завздрагивала плетенка, осев­шая под тяжестью хозяина. Ее колеса оставляли глубо­кий след на податливой черной дороге.

Когда я вышел к речке, паром с плетенкой приставал к противоположному берегу. Я присел на бревно, врос­шее в землю. Лошадь тяжело поднималась в гору, ко­леса по ступицу проваливались в песок, а хозяин воссе­дал в прежней позе — не шевелился. Возница с чело­вечком в очках подталкивали плетенку.