Костер в ночи

В угоду гордости моей
Отвергнула друзей,
Но этих — ветер, ночь, перрон —
Не вымарать пером.

Они дрожат в сияньи слез,
А плачут оттого,
Что слышат возгласы колес
Из сердца моего.

Но током грозной тишины
Меня пронзает вдруг,
И тело — первый звук струны,
А мысль — ответный звук.

Я узнаю мой давний мир —
Младенчество земли,
И ребра, струны диких лир,
Звучанье обрели.

Певуче движется душа
Сплетениями вен,
И пульсы плещут не спеша
Пленительный рефрен.

Во тьме растет неясный гуд,
Во тьме растут слова,
И лгут они или не лгут,
Но я опять жива.

И вновь иду с мечтою в рост,
В созвучиях по грудь.
Заливистая свора звезд
Указывает путь.

1931

Из ненаписанной поэмы

Когда из рук моих весло
Волною выбило, меня
Крутило, мучило, несло
Безумие водоогня.
Я душу предала волнам,
Я сил небесных не звала,
Не знаю, как возникли там —
Вздымая небо — два крыла.
По волнам тени пронеслись,
И замер разъяренный хор…
Очнулась я.
   Медузья слизь,
Песок да пена… До сих пор
Я в жизнь поверить не могу.
В моей груди кипела смерть,
И вдруг на тихом берегу
Я пробудилась, чтоб узреть
Черты пленительной земли,
Залив, объятый тишиной,
Одни гробницы гор вдали
Напоминали край иной.
Направо — мыс: глубоко врыт
В золото-серые пески
Священный ящер, будто скрыт
От тягостной людской тоски.
То — пращур тишины земной,
Прищуренных на небо глаз.
Он как бы вымолвит: «За мной —
Я уведу обратно вас!»
Солнцебиенье синих волн,
Хоть на мгновение остынь,
Чтоб мир был тишиною полн
И жил движением пустынь.
Долина далее… Такой
Я не видала никогда, —
Здесь в еле зыблемый покой
Переплавляются года,
И времени над нею нет,
Лишь небо древней синевы
Да золотой веселый свет
В косматой седине травы…

1931

Медный зритель

Владимиру Васильевичу Готовцеву