Костяные часы

Далеко, почти на самой середине Темзы, виднеется сухогруз; примерно на полпути от Кента до Эссекса; это огромное судно, в четверть мили длиной, называется «Звезда Риги». Эстер Литтл увидела его «сейчас», ровно в три часа пополудни 30 июня 1984 года. А я, тогда еще Юй Леон Маринус, видел его чуть раньше, в порту Тилбери, когда ждал назначенного часа в арендованной квартире, чтобы трансверсировать через Темзу в «Капитан Марло» и ингрессировать в Джеко. Эстер мысленно упомянула о сухогрузе, когда мы все ждали появления Константен, а Холокаи добавила, что, будучи Клодеттой Давыдовой, несколько месяцев жила в Риге.

Вот Эстер сидит на краю причала – именно такой ее увидела Холли тем жарким, полным мучительной жажды днем. Трансверсирую по берегу на причал. У меня, как у призраков в восточных мифах, нет ног, но мое продвижение сопровождает музыка шагов самой Холли, сохранившаяся в ее памяти. Смотри. Эстер: коротко остриженные седые волосы, несвежая рубаха-сафари, кожаная шляпа с отвисшими полями…

Мысленно обращаюсь к ней: Эстер, это я, Маринус.

Эстер не реагирует.

Я трансверсирую вокруг, заглядываю ей в лицо.

Моя старая приятельница мерцает, как гаснущая голограмма.

Неужели я ошиблась? Неужели это всего лишь воспоминание Холли об Эстер?

Нет, глазная чакра Эстер источает слабое сияние. А Холли, конечно же, видеть этого не могла. Я снова мысленно взываю: Мумбаки из племени нюнгар.

Ответа нет. Эстер бледнеет, как тень в лучах заходящего солнца.

Ее глазная чакра то раскрывается, то захлопывается. Я пытаюсь ингрессировать в нее, но вместо отчетливых связных воспоминаний – как в параллаксе Холли – обнаруживаю лишь туманные и расплывчатые обрывки. Капли росы льнут к паутине в золотистом соцветии мимозы; мертвый младенец, мухи облепили его глаза; стволы эвкалиптов с треском раскалываются в пламени, попугаи с криками мечутся сквозь дым; русло реки, обнаженные до пояса мужчины моют золото; подрагивает горлышко серой вороны-флейтиста; нюнгары в кандалах волокут каменные глыбы. Меня выбрасывает из головы Эстер. Ее разума больше нет. Он уничтожен. Остались одни осколки.

Голограмма уплотняется и произносит:

– Холодный чай будешь?

Фальшивая надежда ноет, как сломанное ребро: Эстер, это я, Маринус!

– Пять окуней. Одна форель. В полдень плохо клюет.

Это призрачные слова, произнесенные Эстер в тот день и сохраненные в памяти Холли, а не изреченные душой Эстер здесь и сейчас.

Эстер, ты увязла в воспоминаниях, в сознании Холли Сайкс.

Пчела садится на поля ее шляпы.

– Ну, раз не привередливая, то пей на здоровье.

Эстер, ты нашла здесь убежище, но забыла, кто ты.

– Видишь ли, мне, возможно, понадобится приют. – Эстер пристально, как снайпер, глядит на меня. – Схрон.

Эстер, ты нужна хорологам, ты нужна Второй Миссии в Часовню Мрака. Ты оставила мне знаки.

– Магазина тебе по дороге ни одного не попадется, пока вы с мальчишкой не доберетесь до Оллхэллоус-он-Си…

Эстер, что же мне делать? Как тебя вернуть?

Она блекнет до едва заметного мерцания. Я опоздала, опоздала на много лет. Душа Эстер остыла, превратилась в тлеющий уголек, раздуть жизнь в котором сумела бы лишь сама Эстер или, может быть, Си Ло. У меня не получается. Меня охватывает нестерпимое отчаяние при мысли о том, что я отыскала ее лишь для того, чтобы вновь потерять. Смотрю на Темзу в воспоминаниях Холли. Что теперь? Отказаться от Второй Миссии? Смириться с медленным уничтожением хорологии? От поплавка Эстер по воде расходятся круги. В памяти Холли Эстер вытаскивает из кармана кусок мела и выводит на доске причала: «МОЕ…»

И на другой доске пишет слово: «ДЛИННОЕ…»

И еще одно: «ИМЯ…»

Эстер дописывает последнюю букву, петля замыкается, и время снова возвращается к трем пополудни. Эстер опять неподвижно сидит, глядя на «Звезду Риги», которая никуда не плывет, а выбеленные непогодой доски причала чисты, на них еще ничего не написано.

Эти три слова невероятно важны. Они важны сейчас.