Костяные часы

Холли протягивает к яблоку натруженную, покрытую ссадинами руку.

Я эгрессирую и слышу воркование горлицы.

Холли исчезает.

Птицы-тени исчезают вместе с золотым яблоком, и чертог под куполом превращается в какой-то заброшенный мавзолей. А я сейчас умру. Умру насовсем. Но умру, зная, что Холли Сайкс спасена, что хорологи воздали ей должное. И это хорошо. У Ифы по-прежнему есть мать. Я вспыхиваю слабым светом и мысленно спрашиваю Хьюго Лэма: Зачем умирать в одиночестве?

Он гасит маскировочное поле, возникает из воздуха:

– И правда, зачем? – Он морщится, ощупывая разбитую скулу. – Ну и видок у меня! Чертов фрак! Мой бангладешский портной с Сэвил-роу – просто гений, но шьет только двадцать фрачных пар в год. Эх, почему Си Ло сотворил только один волшебный билет в мир живых?

Я трансверсирую к месту, где висело золотое яблоко. Оно исчезло полностью, до последней элементарной частицы. Транссубстанциация отнимает все силы. Вы постоянно подпитывали Слепого Катара, поставляя ему свежие души. А Си Ло поддерживал все это за счет… внутренних резервов, батареек, если можно так выразиться. Интересно, а почему ты сам не воспользовался единственным волшебным билетом?

Он уклоняется от ответа:

– У тебя сигаретки нет, Маринус?

Я же дух. У меня и тела-то нет.

Из-под черной двери, точно песок, сочится тонкая струйка Мрака.

Ты выискивал жертвы, лгал им, обхаживал их, соблазнял, убивал, мысленно говорю я.

– Это были клинические убийства. Люди умерли счастливыми. Ну, почти.

Став Маркусом Анидром, ты убил даже собственное «я».

– Тебе что, хочется провести последние мгновения, обсуждая мои поступки? Чего ты хочешь? Чтобы я покаялся, восклицая «Mea culpa»?[94]

Мне просто интересно, почему Хищник, который столько лет не думал ни о ком, кроме себя любимого, который на прошлой неделе хвастался тем, что убил Оскара Гомеса, теперь вдруг…

– Тебе все еще досадно, что ли?

…теперь вдруг проявляет благородство и жертвует своей застывшей молодостью ради костяных часов. Давай признавайся. Обещаю, что не поведаю твоей тайны ни единой живой душе.

Бормотание Мрака становится все громче. Я не вслушиваюсь в голоса.

Хьюго Лэм отряхивает рукава фрака.

– Ты же сканировала Холли:

Да, и очень глубоко. Мне надо было найти Эстер Литтл.

– Значит, ты видела нас в Ла-Фонтен-Сент-Аньес. Ну, Холли и меня.

Я мешкаю с ответом.

– А, то есть всласть насмотрелась. Вот тебе и ответ. – (Мрак вползает в проем, обещает, что больно не будет, больно не будет, больно не будет… Темная пелена покрывает уже треть пола.) – Ты видела, как Холли врезала Константен по башке? Ирландская кровь. Грейвзендские мускулы. Вот она, наследственность.

А ты стоял рядом и спокойно наблюдал?

– Мне несвойственно бессмысленное геройство.

Константен тебя выпестовала. Она была Вторым анахоретом.

– Я не люблю, когда мной помыкают. Когда мы вошли в лабиринт, Ривас-Годой свернул направо, там ему и конец пришел. А я увязался за Константен. Да, она меня выпестовала, но всегда и во всем руководствовалась принципом «сперва женщины и дети». Так что я скрылся в маскировочном поле, заплутал, услышал Холли и пошел за вами. Ну и вот. Мы с тобой приятели в смерти. Надо же.

Мы смотрим на зернистый Мрак, заполняющий чертог под куполом. Меня терзает мысль, что я забыла что-то важное. Хьюго Лэм, кашлянув, спрашивает:

– Маринус, а она меня любила? Нет, не тогда, когда узнала, что я связался со сверхъестественным… с теми, кто доставил столько горя ее родным и охотился за душой ее брата. В общем, той ночью. В Швейцарии. Когда мы были молодыми. По-настоящему молодыми. Когда нас с Холли занесло снегом в ее квартирке.

Уже две трети пола покрыто Мраком. Секунд через шестьдесят Мрак поглотит телесную оболочку Лэма. Если очень захотеть, то я протяну чуть дольше, пока чертог не заполнится до самого купола.

И вдруг меня осеняет. Я совершенно об этом забыла. И Хьюго Лэм забыл. И Константен. Уворачиваясь от камнепада в Часовне, убегая от Мрака, мы все забыли об аварийном выходе. Смешно. Но получится ли? Если Мрак уже заполнил Путь Камней и уничтожил проход, то ничего не выйдет, но…