– Я ее убила. – Ее бьет дрожь. – Убила… Просто… вроде как… Я будто не в себе. Но это я.
Повышаю уровень дофамина в ее мозге.
– Нет. Нет! Лучше этого не знать.
Холли роняет оружие на пол:
– Скалкой.
– С вашей кухни. Я ее прихватила из дома сто девятнадцать «А». И сунула в сумку.
Холли встает. Я снимаю боль в ее коленях и вывихнутой щиколотке.
– Вы все обсуждали Войну, а у меня не было даже перочинного ножа. Так что… Ну да, конечно, затасканное клише: женщина, истерика, скалка. Криспин закатил бы глаза, мол, сколько можно. Но мне хотелось… ну… хоть что-нибудь, понимаешь? Я не выношу вида крови, так что нож брать не стала, а вот скалка… В общем, вот так. Господи, в какое дерьмо я вляпалась, Маринус! Что я натворила!
– Для слез и соплей особых усилий не требовалось.
Она берет себя в руки:
– Посвети мне, пожалуйста. – (Я освещаю перекресток, где нас подстерегла та, что сейчас, мертвая или умирающая, недвижно распростерлась на полу.) – А откуда мы шли?
Помнится, в падении Холли обернулась. А Константен обошла нас, прежде чем нападать. Я прибавляю света, но виднее становится только труп и лужа блевотины.
Холли охватывает паника. Я добавляю психоседатива.
Слышится гудение Мрака.
– Да, – хрипло шепчет Холли. – Веди.
Смотрю на четыре коридора. Они совершенно одинаковые.
Нет. Один чуточку светлее.
– Да.
Иду в тот коридор, который ведет к свету, сворачиваю направо, и через десять шагов перед нами возникает Мрак, звездно-сверкающим неторопливым потоком заполняющий туннель. В его приглушенном гуле слышатся голоса. «Не больно, – обещают они на неведомых языках, – не больно
– Что это? – звонко спрашивает Холли.
Я поворачиваю назад.
– А, помню! Прямо. – (Я подчиняюсь.) – Теперь налево. Чуть дальше будет поворот направо, но это тупик… Иди. В следующий коридор направо. – (Я шагаю, представляя, как Мрак поглощает тело Константен.) – Теперь налево. Вперед. А через несколько шагов… Нет, еще чуть-чуть вперед, мы почти в центре лабиринта, но здесь надо обойти по кругу, чтобы не попасть в тупик. Следующий поворот налево. Теперь вперед, в проем… и направо. – (Позади отчетливо слышен шелест Мрака, который теперь быстро заполняет короткие проходы и тупики.) – Не обращай внимания на проход слева… Направо. Через перекресток. Скорей! Теперь направо, налево, и мы будем…
Впереди чернеет проем, но это не чернота теней, а непроницаемая мгла Последнего Моря; чернота, которая ничего не отражает и поглощает даже мой свет, льющийся из открытой чакры на ладони Холли.
Я делаю шаг…
…в чертог с куполом и стенами того же тускло-красного, марсианского оттенка, что и лабиринт. По залу мечутся резкие тени птиц. Он залит вечерним светом, исходящим от золотого яблока.
– Ах… – Несмотря на все, что Холли довелось за сегодняшний день узнать и увидеть, у нее перехватило дыхание. – Взгляни, Маринус! Оно живое?
Золотые яблоки упоминаются в легендах, мифах и сказаниях, которых я слышала немало за свою метажизнь. Золотые яблоки изображены на множестве картин, и не только в руке Венеры на знаменитом полотне Бронзино, которое так любил Си Ло, хотя именно оно наводит меня на кое-какие мысли об этом яблоке. Однажды я сама держала в руках золотое яблоко из казахского золота, созданное в XI веке безвестным мастером при дворе Сулеймана VI; на яблочном листике из изумрудов и зеленого персидского жадеита дрожали капли росы – жемчужины с острова Святого Маврикия. Но то золотое яблоко отличается от этого, как лирическая поэма о любви от подлинного чувства.
В глазах Холли стоят слезы.
– Маринус…
– Коснуться? Я не могу. Это…
Она подступает ближе. В птичьих перьях шелестит воздух.