Кот и крысы

– Бог его знает. И дед, и дядя были копытами, - отвечал Черепанов и даже развел руками, показывая: он за странное прозвище не в ответе, с Москвы спрашивайте.

– Устин, про копыто не пиши. Часто ли барин посылал к князю Горелову?

– Не раз посылать изволили. Однажды деньги посылали.

– Карточный долг! - воскликнул неуемный Левушка.

– Может, так, а может, и нет. К кому еще?

Марфа вспомнила про лавочника, который по записке продал каких-то нужных в хозяйстве мелочей, чулок и шнурков. И еще вспомнила: некоторые письма Степан доставлял в какую-то модную лавку на Ильинке…

– Вот черт, все на Ильинке сходится, - буркнул Архаров. - Устин, ты пиши, пиши…

– Немало мужей через ту Ильинку обзавелось преизрядными рогами, - заметил Матвей. - Может статься, наш Фомин с любовницей таким манером переписку имел.

– Он к воспитаннице княжны Шестуновой сватался, - напомнил Левушка.

– Одно другому не помеха.

Федька невольно фыркнул.

Потом Черепанов объяснил, где проживает князь Горелов-копыто. Архаров решил ехать к нему сразу же - может, там и удастся поймать беглого Степана. Левушку взял с собой. Как-никак, преображенец, гвардеец, СВОЙ. Глядишь, и пригодится.

Матвей и Федька остались в номерах, в горнице Черепанова. Пришла его жена, пришла теща, прослезились, стопочки как-то сами собой наполнились. И разговор зашел о деле малоприятном - о похоронах.

Матвей был за то, чтобы дерзким образом солгать священнику. Самоубийцу могут даже отказаться отпеть, а уж о месте на кладбище и не мечтай - велят закопать за оградой да еще и присмотрят, точно ли тело закопано.

Федька, осмелев от выпитого, стал противоречить. Ни один поп не поверит, что злоумышленники так метко выстрелили жертве в разинутый рот. Кабы хоть в сердце себе попал Фомин - еще можно было бы врать и выкручиваться. А тут - грех налицо.

– А есть старцы, которые благословляют молиться за самоубийц келейно, - сказала теща. - Совсем не молиться тоже нельзя.

Беседа зашла о всевозможных покойниках, Матвей пустился рассказывать случаи из своей докторской практики, а за ним уже числилось немалое кладбище. Наука наукой и знания знаниями, а не всех удавалось спасти.

Тут Федька из-за стола удрал.

Он стоял у окна, глядел на дождь и тосковал.

Все-таки он был еще очень молод - правда, постарше Левушки, но изрядно моложе Архарова. Если бы не пьяная драка - жил бы себе в Твери, старшие женили бы его во благовременье, сейчас росло бы дитя, а то и двое. Но он неожиданно для себя стал архаровцем.

– Я вас, дураков, в люди выведу, - сказал Архаров, когда в отчаянии представлял всю свою команду графу Орлову. Иного пути спасти своих людей от тюрьмы и каторги он не видел. Конечно, они получили бы какие-то послабления, но - в разумных пределах, он же хотел неразумного - чтобы служба в мортусах и охота на мародеров были им зачтены как искупление былых грехов. И ему это удалось.

Федька знал, что его выводят в люди. Он боролся за свою ступеньку на человеческой лестнице со всем задором молодости, и радовался безмерно удачам, и горько страдал от неудач, потому что в нем не было любимого Архаровым качества - спокойствия.

Даже в суматошном Левушке этого качества было поболее, чем в Федьке. Просто Левушка выкрикивал то, что сию секунду приходило в голову, и потом ему не было нужды суетиться. Федька же выкрикивать не мог - архаровский кулак очень способствовал тишине и деловитости на Лубянке. Но случалось… А вот сейчас и не заорешь благим матом - слов таких нет, чтобы их проорать.

Милое грустное лицо выступало из туманного полумрака, обычного для портретистов полумрака, экономящего время художника и придающего всякому, изображенному на портрете, некое вечернее состояние души. Точно ли беглая Варвара была грустного нрава? Точно ли определил Матвей легочную болезнь? А коли так - она помчалась прочь из шестуновского дома, чтобы успеть вкусить хоть малость того меда, в котором ей так упорно отказывала старая княжна. Вырваться, примчаться к любимому, взять все, что успеешь, - и умереть! Не угаснуть, а разом! На вдохе, на взлете души!…

Федька вдруг понял, каково это, и сам захотел себе такой же судьбы - не со ступеньки на ступеньку, потихоньку вверх, а взлететь в безумии - и, сгорев от счастья, рухнуть вниз.

А дождь все никак не унимался, и его мерный шум еще больше способствовал зреющему беспокойству. Федька чувствовал: еще немного - и он полетит, помчится, чего-то такого натворит, что чертям в аду станет тошно.

И кинет к ногам красавицы свою жизнь, и разделит с ней смерть… ох, как ему сейчас этого хотелось…

Поэтому, когда подошел черепановский дворник в старой епанче с широкими рукавами и предложил сбегать за извозчиком, Федька глянул на него дико - как глядит человек, извлеченный из звездных миров, исполненных высокой страсти, на мир, куда поневоле падаешь, плохо понимая, зачем он такой нужен.

* * *