Кот и крысы

Левушка прямо от дверей бросился в атаку.

Глядя на долговязого, словно бы не знающего, куда девать длинные руки, Левушку, никто бы не подумал, что в полку поручик Тучков - один из лучших фехтовальщиков, что стальные пальцы музыканта, ложась на эфес, чувствуют клинок так, как если бы эволюции клинка были музыкальными фразами и разыгрывались по нотам.

Он был силен и в нападении и в защите, а главное - уж коли чем увлекался, то доходил до крайности, и скрестил шпаги со многими офицерами, которых в Санкт-Петербурге считали мастерами шпажного боя. Это были учебные поединки, но они научили Левушку считаться со всяким противником. Князь же годами только своего фехтмейстера и знал.

И сам не подозревал, насколько он отяжелел…

– Штос! Укол! Штос! Еще укол! - кричал, разгорячившись, Левушка и бросился в последний выпад. - Третий укол, сударь! Довольно ли с вас?

– Тучков, хватит! - безуспешно призывал Архаров. - Миритесь, господа!

– Какого черта! - отвечал князь, продолжая бой. И даже распорол Левушке рукав рубахи. Делать этого не следовало - вложив душу в удар, он чересчур открылся и тут же ощутил на шее острие клинка.

Левушка молча стоял перед ним, чуть приоткрыв рот, и его круглая мальчишеская рожица окаменела. Он был готов вонзить шпагу противнику в горло - и князь вдруг понял, что так оно и будет.

Но сказать ничего не мог - от злости лишился употребления языка.

Архаров тоже вытащил шпагу - для того, чтобы ударом снизу прервать это противостояние и заставить противников разойтись.

– А ведь и всего-то просил вас, сударь, что два слова сказать, - скучным голосом произнес он. - Получали ли письма от господина Фомина и было ли в тех письмах что, связанное с его кончиной. Про полученные вами письма мы знаем. И нам остается думать, что и про кончину вам тоже немало известно.

– На Лубянку меня свезете? - спросил князь. - Стыдно дворянину якшаться с кнутобойцами!

– Стыдно дворянину лгать! - выпалил Левушка. И чуть было не затеял снова драться, но Архаров неожиданно переложил шпагу в левую руку и поднес к его груди плотно сбитый кулак. И глянул сердито.

– Пошли отсюда, Тучков. Дури много, а толку мало.

– Как скажешь, Архаров.

Они неторопливо вдели шпаги в ножны, повернулись и пошли прочь, не озаботившись прощальными поклонами.

– Кажись, врага нажили, - сказал Архаров уже в карете.

– Дурак он, - отвечал Левушка, - а не враг. Засел на Знаменке, как сыч в дупле, одна злость в нем осталась.

– Почуял?

– А то…

Какое-то время ехали молча. Левушка все не мог понять, что мешает князю Горелову вернуться в Санкт-Петербург. Кроме всего прочего, московское прозвище «копыто» там уж не будет в употреблении. Наконец спросил.

– Полагает себя особой столь высокого ранга, что его явление переполошит весь двор, и тут же ему припомнят приверженность к покойному государю, - объяснил Архаров. - А десять… больше, двенадцать лет прошло! Для государыни он - все равно как если бы из Америки приехал. Ну, князь, эко дело, мало ли при дворе князей.

– Может, он как раз этого боится? Не того, что переполошатся, а того, что не заметят? - разумно предположил Левушка.

– И то верно. Только сам себе в этом признаваться не желает. Князь!

– Дурак, - подтвердил прежнюю свою оценку Левушка.

– Но сей дурак что-то знает про Петрушу Фомина, царствие ему небесное… - тут Архаров осекся. Коли верить попам, самоубийцу на том свете ждало отнюдь не царствие небесное, а вечные муки.

Однако ж Фомин попал в беду не только по своей глупости и доверчивости. А еще и потому, что некий преображенский капитан-поручик, оказавшись на обер-полицмейстерском посту, проворонил появление в Москве шулерской шайки, которая совсем уж нагло орудует, пускаясь во всякие маскарады и не смущаясь убийствами.

Несколько поразмыслив, Архаров решил, что он имеет право просить для Фомина царствия небесного. Имеет - и все тут…

– А это, Николаша, Москва, - отвечал, не заметив богословской ошибки, Левушка. - Вот и старая дура знает что-то, хочет найти Варвару, а молчит. Вроде как ты правильно сделал, что меня послал, я тут не чужой, родни - хоть ее на плац выводи, рота образуется, а молчат! И косточки за спиной перемывают. Что в Петербурге - то сплошной разврат, а они тут - ангелы небесные!

– Все Гришке Орлову с братцами их богатства простить не могут, - по-простому добавил Архаров. - Кто ж вашим-то детям мешал впутаться в революцию?

Считалось хорошим тоном именовать июньские события 1762 года именно так, не бунтом, не государственным переворотом, - революцией, а совсем уж утонченно - шелковой революцией, потому что при смене царствующей особы крови почти не пролилось - разве что из разбитых в драках носов. А что касается загадочной смерти Петра Федоровича - так тут один только Алехан Орлов и знает правду. Может, и впрямь, как было объявлено, геммороидальные колики, геморрой - не та хвороба, которой хвастаются, как знать, возможно, государь ею и страдал. А может, и что иное…